Из грот-люка поднимался черный дымок, воздух над люком дрожал, отчего весь бак, казалось, плясал и плыл в солнечном свете. Перед люком горела уже и сухая древесина палубы. Она трещала и пылала, хотя на ярком свету огонь без дыма был почти невидим; на полубаке тоже горело, из-под двери в переборке валил дым, медленной волной накатывал на Хорнблауэра и матросов.
– Выломайте часть досок из палубы, – хрипло приказал Хорнблауэр.
Хруст досок, потом тишина. Нет, не тишина – Хорнблауэр различал приглушенный нестихающий гул. Это огонь пожирал груз – как только взломали палубу, увеличилась тяга, и пламя заплясало веселее.
– Ух ты! Здорово! – воскликнул Браун. Весь шкафут, казалось, разверзся, пламя полыхало. Жар вдруг сделался невыносим.
– Можно возвращаться, – сказал Хорнблауэр. – За мной, ребята.
Он показал пример, первым нырнув в лагуну, и маленький голый отряд медленно поплыл к дороге. Матросы плыли медленно, вызванное атакой возбуждение схлынуло. Ужасное зрелище пылающей палубы протрезвило всех. Они плыли медленно, вровень со своим капитаном, а он устал и греб бестолково. Когда он ухватился, наконец, за прибрежные водоросли, то почувствовал облегчение. Матросы выбрались на берег, Браун протянул ему мокрую руку и помог вылезли.
– Пресвятая Дева! – воскликнул один матрос. – Гляньте-ка на старую ведьму!
Они были в тридцати ярдах от того места, где оставили одежду и куда высадились французы. В эту самую минуту старуха бросала в лагуну последние штаны. Две уцелевшие рубахи, надутые воздухом, плыли по лагуне, все остальное ушло на дно.
– Для чего ты это сделала, чертовка?! – заорал Браун.
Матросы подбежали к французам и теперь, голые, размахивали руками и приплясывали от досады. Старуха указала на суденышко. Оно горело от носа до кормы, из бортов валил черный дым. Такелаж грот-мачты прогорел, мачта осела на бок, ее лизало еле заметное пламя.
– Я сплаваю вам за рубашкой, сэр, – сказал один из матросов, сбрасывая оцепенение.
– Нет. Идем, – отвечал Хорнблауэр.
– Сгодятся вам штаны с этого старика, сэр? – спросил Браун. – Он их живо у меня снимет, старый хрен. Не гоже…
– Нет! – снова сказал Хорнблауэр.
Голые, они вскарабкались по склону к винограднику. Обернувшись в последний раз, Хорнблауэр увидел, что две женщины плачут навзрыд, мужчина похлопывал одну из них по плечу, остальные в горестном оцепенении наблюдали, как горит их судно – все их достояние. Хорнблауэр повел отряд через виноградник. К ним во весь опор мчался верховой – судя по синему мундиру и треуголке, бонапартистский жандарм. Он остановил лошадь перед самым отрядом, потянулся за саблей, но в то же время неуверенно крутанул головой – сперва направо, потом налево – высматривая подкрепление, которого нигде не было.
