В смущении она возвращается. Официантка стоит с видом судебного следователя, жаждущего упрятать кого-нибудь за решетку. Щеки ее пылают, она злобно смотрит на Терезу.
– Я думала, завтрак входит в стоимость билета, – осторожно начала Тереза. – Я только что из Копенгагена… утренним поездом, показать билет?
– Нет, это только в субботу и воскресенье, тогда мы выставляем табличку, а сегодня таблички нет, – объясняет эта вреднючая блондинка, продолжая смотреть на Терезу с неукротимой злобой.
Тереза делает попытку улыбнуться и вежливо говорит:
– Я не собиралась удрать не заплатив.
– Вам придется платить и за своего дружка, он оставил чек, не подписав его, но получил сдачу.
– Что?
– Он получил сдачу, – повторяет девушка уже тише и вдруг краснеет: – Конечно, я сама виновата, что не заметила и дала ему сдачу, триста крон.
– Триста крон?
– Да, поэтому прошу вас заплатить, – говорит она сдержанно. – На фото я посмотрела, удостоверилась, что это он, а на подпись в чеке не обратила внимания.
– Все это так странно. Можно взглянуть?
Тереза берет чек, видит сумму, наскоро нацарапанную синей ручкой. Почерк небрежный. Она улыбается.
– Я выкупаю этот чек, – говорит Тереза.
Выйдя на улицу, Тереза всей грудью вдыхает сырой утренний воздух. Прячет чек глубоко в карман, стоит в нерешительности. Есть два пути, какой из них выбрать? Первый – тащиться с дорожной сумкой в школу и мастерскую, то есть по направлению к Шепсхольмену. Другой – в противоположную сторону – путь, который Тереза проделывала вот уже три месяца.
* * *
– Я, словно одержимая, уже несколько лет только и делаю, что занимаюсь живописью, – сказала Тереза Симону перед поездкой в Копенгаген. Сначала, чтобы поступить в эту ужасную школу, затем, чтобы учиться в ней. И конечно же только этим я и занимаюсь, ради этого я и живу, пишу картины, рисую, рисую, размышляю, веду беседы, сплю. Но бабушки уже нет. И я больше не хочу. Я боюсь, кто-нибудь заглянет в мастерскую и увидит, что я делаю. Боюсь постоянно. А я хочу жить. Это не лень, просто сейчас я терпеть не могу эту мастерскую.
– Похоже, что “сейчас” слишком затянулось, – ответил тогда Симон.
Симон арендует вместе с Терезой эту художественную мастерскую, и они давние друзья. Поэтому Тереза не обижается на его слова. “Он просто не может меня понять, – считает Тереза, – приходится прощать ему его поучения, ведь он думает, что оказывает мне услугу”.
Но, даже если Симон ежедневно ходил (да точно ходил!) в мастерскую и прилежно трудился там в отсутствие Терезы, каким бы усердным он ни был, так рано он вряд ли встает. Он наверняка еще дома.
