Четыре багрово-серых нервных узла еле заметно пульсировали. Осторожными движениями ладони механик успокоил крайний в ряду мозг, управлявший освещением и микроклиматом гостиничного комплекса, слегка повернулся в утробе и погрузил пальцы в серое вещество второго биома.
— Серьезный малый, — пробормотал Марат. — Четыре узла, он один. Я так не умею.
— Научись, — посоветовала Юла.
— Я пилот. Я люблю корабли.
— Корабли любить легко. Это романтично. Девушки, опять же, уважают… — Юла ткнула Марата пальцем в бок. — А ты попробуй полюбить водопроводную систему.
Полчаса назад Марату удалось, после некоторых усилий, договориться с лифтом, и девушке было организовано небольшое приключение: визит на инженерный этаж. В царство мужчин.
Здесь Юла притихла, словно с детства уважала дух millennium taciturn. Сняла туфли и ходила, покорно ухватив спутника за палец.
Биомы не терпели женских рук, и чем сложнее был организм, тем сильнее тревожился, когда к его нервным петлям прикасалась женщина. В узком смысле всякий биом считался бесполым, но факт оставался фактом: женщины-операторы плохо умели договариваться с живыми агрегатами. Там, где требовалась бесперебойная работа, техниками оказывались мужчины. Марат попытался объяснить подруге, что в гендерном смысле всякий биом ведет себя как женщина и поэтому легче подчиняется именно мужским приказам; Юла сказала, что знала это еще со школы, но никогда не могла до конца понять; Марат предложил экскурсию и затащил девушку в грузовой лифт отеля. Сначала подъемник был против, но потом подчинился.
— Как ты это делаешь? — поинтересовалась Юла.
— Он чувствует, что я его люблю, — ответил бывший пилот.
Биом, отвечавший за безопасность отеля, отслеживавший перемещение постояльцев, их эмоциональное состояние (и даже степень их алкогольного или наркотического опьянения), был новый, сложный и нервный, но Марату всегда удавался ментальный контакт с молодыми машинами. Старые, объезженные корабли — как и старые банкоматы, или старые такси, или старые холодильники — не показывали норова, а мирно исполняли приказы, работать с ними было неинтересно, а вот уговорить совсем юный агрегат считалось среди пилотов делом принципа. И система безопасности, уловив флюиды приязни и не почувствовав угрозы, открыла перед Маратом такие двери, каких не должна была открывать никогда.
Людей здесь было мало, а те, кто проходили мимо, только кивали и улыбались. Никто не задал ни одного вопроса. Гость, пропущенный машиной в запретную зону, не мог явиться со злым умыслом, и каждый инженер или техник понимал это слишком хорошо, поскольку сам, притрагиваясь к обнаженным нервным окончаниям живых агрегатов, обязан был избегать малейших намеков на злой умысел.
