Тяжесть на сердце заставляла и ноги идти медленно — дойдя до середины лестницы, Таласса вовсе остановилась. Держась за перила, она рассеянно глядела в зал.
Прямо перед ней Фуртал на своем помосте, залитый янтарным светом свечей, играл какой-то меланхолический напев, созвучный с тяжелыми думами Талассы. Ноты летели вверх, в темноту вокруг стропил, точно так же стремились вырваться отсюда на волю, как и она. Фуртал тоже знавал лучшие времена. Он был придворным музыкантом и поэтом Иллгилла, а теперь вынужден угождать нравам веселого дома, лишившись и пола, и зрения в руках палачей Фарана. Однако его музыка все так же свободна. Таласса снова начала спускаться.
Фуртал, точно услышав ее мысли, завершил свой мотив протяжным аккордом и обратил к ней свои незрячие глаза. Несмотря на слепоту, он всегда непостижимым образом чувствовал ее присутствие. Его тонкий, пронзительный голос перекрыл болтовню женщин:
— Приветствую тебя, госпожа моя, и твою красоту.
Таласса, несмотря на снедающий ее страх, невольно улыбнулась его старинной учтивости. Она остановилась, выжидая, когда приходившая за ней женщина скроется за дверью верховной жрицы. Талассе надо было поговорить с Фурталом.
— Маллиана хочет меня видеть, — шепнула она, не сводя глаз с двери, за которую ей предстояло пройти.
— Я знаю, — ответил Фуртал, тоже не глядя на нее и уставив невидящий взор в пространство. — Мужайся — полночь близка.
— Тогда до полуночи, — сказала Таласса, чувствуя, что от сердца чуть-чуть отлегло.
Фуртал тут же заиграл другую мелодию — игривую и скачущую, согласную с образом старого забавника, который он на себя напускал.
Женщины поглядывали на них во время их краткого разговора. Таласса, не обращая на них внимания, целиком сосредоточилась на двери справа от себя, украшенной резьбой из переплетенных тел. Ни в одном из этих взглядов не было дружелюбия, как и за все семь лет ее пребывания в храме. Таласса как-никак была аристократкой из рода Орлиное Гнездо и до войны имела привилегии, которых ни одна из жриц не знала. Все они, наряду с верховной жрицей, радовались ее падению. Но сейчас Талассе не было до этого дела. Утром она или погибнет, или будет свободна, навсегда избавившись от этой позолоченной тюрьмы.
При мысли об этом она воспряла духом. Да, после семи тяжких лет настал момент истины. Как бы ни обернулись события последующих нескольких часов, к старому возврата больше не будет. Свобода или смерть — третьего не дано.
