До захода луны Макси прошла пять или шесть миль. Затем, увидев на фоне звездного неба силуэт небольшого сарая, прошла к нему через мокрый луг. Внутри она обнаружила копну прошлогоднего сена и устроилась на этой ароматной постели, подложив под голову заплечный мешок и накрывшись плащом.
Ей неоднократно приходилось ночевать в амбарах и сараях, но впервые в жизни Макси была совершенно одна. Прежде рядом всегда спал отец.
При этом воспоминании у нее защемило сердце. Это была и тоска по умершему отцу, и грусть по поводу собственного одиночества. Она чуть не расплакалась и, чтобы удержаться, взялась рукой за серебряный крест матери. Она из племени могавков, она американка и член семьи Коллинсов, и ей не подобает себя жалеть.
Однако, уже засыпая, она с горечью подумала: «Неужели теперь, когда нет отца, я всю жизнь буду одна?»
Братья завтракали вместе, но в полном молчании, которое нарушалось лишь шелестом газетных страниц. Но в газете не сообщалось ничего интересного, да и была она пятидневной давности, так что Джайлсу скоро надоело читать, и он принялся разглядывать брата поверх раскрытой «Таймс».
Когда они были мальчиками, разница в пять лет имела большое значение, и Джайлс относился к Робину покровительственно, как к младшему. Но он надеялся, что за зиму, живя под одной крышей, они сумеют стать друзьями, как два взрослых, как ровни.
Однако этого не произошло. Если при первой встрече в Вулверхемптоне Робин немного раскрылся брату, после того вечера он опять спрятался в свою скорлупу. Он был очень приятным гостем, всегда готовым поговорить, помолчать или поехать в гости к кому-нибудь из соседей, если брат его об этом просил. Но его мысли и чувства были скрыты за непроницаемым барьером юмора и обаяния.
Собственно, в этом не было бы ничего страшного, если бы Джайлс не чувствовал, что с братом творится что-то неладное. У Робина совершенно пропал вкус к жизни, который раньше был его отличительной чертой. Джайлс часто заставал брата в кресле, смотрящим в никуда. Он подозревал, что виной этому была женщина, которая теперь стала графиней Кандовер. Если же нет, значит, причины лежат глубже, и их еще труднее разгадать.
Как бы там ни было, Джайлс чувствовал, что в брате произошел какой-то надлом, и что, может быть, ничего изменить уже нельзя. Он горевал — и за себя, и за брата, но не представлял, как ему помочь. Со вздохом он отложил «Тайме» и спросил:
— Что ты сегодня намерен делать? Робин ответил не сразу:
