Письма Г.В. Иванова и И. В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1955-1958) | страница 35
Об его мстительности можно «написать целую поэму». На личной шкуре я испытываю это по сей день. Мог бы подробно рассказать «для потомства». Да где мне в моем нынешнем виде и положении.
Вне личностей — его статью о Цветаевой воспринимаю, как и Вы — оскорблением поэзии. И Вы очень плохо сделали, что отказались от мысли хлопнуть его по заду (чувствительное его место). И напротив, хорошо сделаете если хлопнете, наживать врага Вам нечего боятся — он уже за что-то (не знаю за что) потенциальный враг Вам. И, будьте спокойны, найдет повод нагадить.
Больше всего Адамович ненавидит в человеке талант. З. Гиппиус сказала ему публично как то, Вы Георгий Викторович — Ваши статьи — как те картины, которые скупал, и резал на куски гоголевский художник.
Державин, по моему, и есть «самый великий русский поэт», потенциально мировой гений. Развалился и местами погиб безвозвратно, потому что писал на неустановившемся языке.
P. S.
Есть ли у Вас возможность в какой-нибудь библиотеке просмотреть №№ за февраль-март «красной газеты?» А так же были ли в это время в Петербурге и читали ли там «происшествия». Ответьте.
Мне прислала мадам Е. Грот[111] 20 долларов. Та ли эта дама, о которой говорите или другая? Если другая, пусть пришлет мне, сколько может, Ледерпляску [sic]. Это единственное лекарство, которое на меня действует.
[дальше на полях: ] Обнимаю Вас дорогой
Ваш Г. Иванов
[заметка на полях стр. 3]: Как Вам показались стихи П. П. Волконского? Вот достанете (у меня нет) кн. Волконской «Горе побежденным» и прочтите. Поучительно.
Письмо № 19
6 октября 1957
Дорогой Владимир Феодорович,
Ну все сроки прошли, а от Вас ни гу-гу. С другой стороны, как не понять «заботы солидного человека»: перемена университетского поста[112], продажа имущества и т. д. Я уж, в своей богадельне, и забыл о такой «настоящей» жизни, под треск клаксона проносящейся мимо скромного пешехода. (Ильф и Петров.) Нам бы здесь пошамать чего-нибудь посъедобней, чтобы забыть на время режим свирепой экономии, которому мы из месяца в месяц все больше подлежим. Погано. В 1916 году в Петербурге было вольготней: были портьеры, какие-то статуэтки и табакерки, были комплекте «Старых Годов» и «лишние» костюмы и пальто плюс черный рынок. Во время немецкой оккупации — были наличные золотые доллары и тоже черный рынок. Здесь же остается только просто облизываться на сумасшедшую роскошь окружающего. Это противно.