— Сухая солома. Осторожно. Если бросить спичку — пожар…
Она проводит ладонью по его горячей щеке от уха ко рту. Он чувствует ее холодные пальцы на своих губах. Ему становится как— то тоскливо и страшно. Уйти бы скорее.
— Так это правда, что вам не крокодилы и автомобили снятся, а я. Отчего?..
Он смотрит на ее голую загорелую шею, не смея пошевелиться. Она наклоняется еще ближе.
— Отчего?..
— Оттого, что я люблю вас, — задыхаясь, в отчаянии говорит он.
— Любите?.. — ее лицо вдруг становится грустным. — Любите… Ах, Вика!
Он закрывает глаза руками.
— Господи, что я сделал. Вы сердитесь? Я обидел вас.
— Нет, нет. Но мне вас очень жаль. Вы еще совсем маленький…
Она грустно улыбается, притягивает его голову к себе и медленно целует в губы.
Деревья шумят, белая дорога блестит.
Сначала Вике хочется кричать, петь, летать. И он точно летит, так быстро несут его ставшие легкими-легкими ноги… И — как во сне — стоит только шире взмахнуть руками, и, отделившись от земли, понесешься в небо.
Потом ноги тяжелеют, руки опускаются. Он уже не летит, он идет по земле. Прямо перед ним вчерашняя скирда. Теперь она кажется огромной и черной.
Вика подходит к ней. Трогает солому. Такая же сухая…
«…Сухая солома. Осторожно. Бросить спичку — пожар».
Желтые волосы Наталии Николаевны, их сухой соломенный вкус… Запах ее духов… Дрожь проходит по его телу… Голова неприятно кружится. В груди тяжелая, томительная слабость.
«…Сухая солома. Осторожно».
Он достает папиросу, зажигает спичку, затягивается горьким дымом… Рот его кривится. Светящаяся точка папиросы, как светляк, падает в солому.
Вика пристально смотрит на быстро карабкающиеся по скирде огоньки. И вдруг почему-то удивительно ясно вспоминает «музей», устроенный им когда-то в детстве: лягушку, выпучившую круглые, глупые глаза, тонкую ящерицу, извивающуюся на жердочке.
Ее звали Улитой, и она была старой девой. В этом не было ничего удивительного. Разве можно было выйти замуж с нелепым именем Улита, Улитка?
Если бы она еще была красивой, но она была худая и длинная, бесцветная и близорукая и носила круглые роговые очки. К тому же ей летом исполнилось сорок лет. Она не возмущалась, не сердилась на судьбу. Она знала, на таких, на Улитках, не женятся. Так уж устроен мир, люди делятся на счастливых и несчастных. Она была несчастна.
Она работала и ни на что не надеялась. Надеяться, действительно, было не на что. Ничего радостного уже не могло случиться в ее одинокой, пустой и ненужной жизни.
