— Извините за беспокойство, но не будете ли вы так любезны повторить имя?
Бородатый человек мрачно и изумленно уставился на него.
— А вам на что?
— Видите ли, — приличный человек вежливо улыбнулся, — услыхав имя Жозетка, я подумал, что не о Жозетте ли де Ришвиль, выступавшей в Петербурге в «Аквариуме»[65] зимой шестнадцатого года, вы изволите говорить. Ведь ее звали Жозетка.
Бородатый человек закивал головой.
— Ну да, да, конечно же о ней. А вы ее разве знаете?
— Как не знать? И даже очень хорошо знаю. Из-за нее мой брат повесился. Растратил наличные деньги и повесился. Замечательная была женщина. Помните, как она пела «Les Pommes vertes»[66] и делала ножкой вот так.
Он поднял вилку, показывая, как именно она делала ножкой, и засмеялся.
— Повесился, говорите? Странно. Тут что-то не так. Добрая она была, даже очень. А где теперь она? Не слыхали? Вот это мне необходимо знать.
— Нет, я с тех пор потерял ее из виду.
— А мне необходимо до зарезу, — бородатый человек говорил теперь громко, на весь ресторан. Необходимо. Перед бегством из Петербурга я ей сорок тысяч долларов дал, чтобы она их вывезла. Ведь ей можно было, француженка, артистка. А здесь найти ее не могу. Восьмой год ищу. Все афиши читаю, по всем театрам бегаю. Нигде нет. Как в воду канула. А мне деньги нужны. Дело свое начать хочу, ничего не осталось. Вот только что кольцо, — он протянул руку. — Бриллиант хорош, а продавать боюсь, последнее…
Приличный господин вытянул тонкую шею.
— Сорок тысяч долларов? Такой капитал. Как же вы решились ей отдать?
— Ей-то? Да я ей не только сорок тысяч, я ей все до последней рубашки отдал бы. Честная она, благородная. Даром что певичка, а второй такой не найдешь. Конечно, деньги деньгами, их получить хотелось бы. Но главное — ее увидеть. Знаете, если бы мне кто ее адрес сказал, я бы ничего не пожалел. Я бы тысячу франков, копейка в копейку, заплатил и еще поблагодарил бы. Да.
И он, точно сам удивляясь своей щедрости, гордо посмотрел на приличного господина.
Дама, пившая чай у окна, прислушивалась с самого начала этого разговора, то принимаясь нервно мешать ложкой в уже пустой чашке, то надевая и снимая перчатки. Ее большие, серые, сумрачные глаза блестели от волнения.
Человек в шоферском пальто, завтракавший за соседним столиком, не отрываясь смотрел на нее. Но она не замечала его. Казалось, она что-то хочет спросить, сказать. Вдруг она порывисто встала и, высоко подняв голову, быстро, немного даже спотыкаясь от волнения, пошла к выходу.
