…Муж Арбузовой, ее подруги, открывает ему дверь.
— Да, Елена Сергеевна ночевала у нас. Ушла куда-то с женой… А я работаю. Хотите посмотреть мою фабрику? Я делаю батики. Вот так — беру кусок шелка, натягиваю…
…Снова он на улице. И сразу встречает ее. Она идет с подругой. Вдруг замечает его и краснеет. Протягивает руку — «здравствуй, Миша». И еще больше краснеет. Машинально он целует ее белую перчатку.
— Прости, что я не написала тебе… Я не знала, что написать… Я думала, ты сам поймешь…
Он смотрит на нее и видит как-то особенно отчетливо ее волосы, платье, угловатые плечи.
— Лена, ты клялась мне…
И самое невыносимое воспоминание — ее жалкие бездушные глаза, ее растерянные, ничего не значащие слова:
— Простимся… Я не могу так… Я хочу жить… Останемся друзьями…
Лишневский снова застонал и снова, как всегда, вспомнил Петербург. Он шел по грязной Бассейной. Это было лето 19-го года. Около рынка сновали мальчишки-папиросники. Бабы предлагали лепешки и пирожки. Какая-то старушка в шляпе, поднявшись на носки, таинственно шепнула ему в ухо:
— Старорежимные карандаши, — и, оглянувшись испуганно, прибавила: — продаю.
Лишневский перешел на другую сторону. Там, выстроившись в ряд и повесив вещи на решетку сквера, стояли торговки. Большинство из них были дамы, бабы продавали на той стороне, около рынка. По тротуару ходили покупатели, прицениваясь к вещам. Лишневский торопился и с трудом пробирался сквозь толпу. Вдруг он увидел Елену Сергеевну. Она стояла в голубом ситцевом платье, прислоняясь к решетке, с большим белым веером в руках. Она покраснела. Ей было неприятно, что он видит ее здесь. Он не знал, кланяться ли ей или сделать вид, что не заметил ее. Но она улыбнулась и протянула ему руку.
— Здравствуйте. Как мы давно не виделись. А я торгую.
Она отставила правую ногу, должно быть, желая ее спрятать. Он невольно взглянул вниз — на ней были черные, сильно залатанные туфельки.
Он тоже покраснел.
— И хорошо идет торговля? — спросил он как можно естественнее.
— Нет, не очень. Еще ничего не купили сегодня. Я вот продаю свой веер. Мне его страшно жаль.
Она раскрыла веер и стала им медленно обмахиваться. Белые легкие перья заколыхались в пыльном воздухе.
— Я где-то читала стихи. Кажется, перевод с китайского:
Мой белый веер так тихо веял
Нежней жасминовых ветвей.
Мой белый веер, печальный веер,
Который был душой моей.
И она смотрела на Лишневского поверх дрожащих страусовых перьев. Лицо ее стало мечтательным и грустным.
