Скоро пожаръ вспыхнулъ и на выселкахъ на противоположномъ берегу рѣчки, у самой головы добровольческаго обоза.
Въ грохотѣ огневого боя, особенно въ рѣдкіе и короткіе промежутки между пушечными выстрѣлами, слышалось безпрерывное, методическое, характерное и все усиливающееся зловѣщее гудѣніе и мелкое потрескиваніе сухого дерева, соломы и камыша, пожираемыхъ разроставшимся пламенемъ.
Казалось, милліоны россійскихъ солдатскихъ челюстей временъ горе-главковерха Керенскаго лущили, расщелкивали и похрустывая, разжевывали сѣмячки.
Иногда сквозь звуки боя, зловѣщій гудъ, шумъ и трескъ пламени доносилось отчаянное мычаніе коровъ, ирорѣзывалось звонкое, испуганное ржаніе лошадей, лай обезумѣвшихъ собакъ и тревожный, глухой человѣческій гомонъ.
Воздухъ накалялся. Поднимался вѣтерокъ. Отъ горящихъ хуторовъ на обозъ иной разъ, какъ изъ раскаленной печи, тянуло жаромъ.
Часамъ къ тремъ дня на главномъ передовомъ фронтѣ добровольцевъ дѣло начало принимать очень дурной оборотъ.
Отрядъ генерала Маркова, состоявшій преимущественно изъ молодыхъ, закаленныхъ въ бояхъ, офицеровъ, малочисленный, утомленный, поражаемый съ фронта и фланговъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ, подъ напоромъ многочисленнаго врага сталъ медленно подаваться назадъ.
Цѣпи этого отряда уже появились на склонахъ возвышенности.
Съ низины, изъ обоза простымъ глазомъ уже видны были одиночные отступающіе стрѣлки.
Взоры всѣхъ съ трепетнымъ вниманіемъ приковались къ этимъ рѣзко отчеканеннымъ на ясномъ фонѣ неба чернымъ силуэтамъ.
— Плохо наше дѣло, совсѣмъ плохо...
— Да, всему есть предѣлъ, даже безумству храбрыхъ. Видимо, доживаемъ послѣднія минутки... Ну, что-жъ, на все Божья воля! — говорили одни.
— Выворачивались изъ всякихъ обстоятельствъ, — замѣчали другіе. — Развѣ лучше было подъ Кереновской или у Усть-Лабы, подъ Некрасовской? На то Корниловъ... Вывернется и еще по рожѣ имъ накладетъ...
— Дай-то Богъ. Только большевики сегодня сильнѣе, чѣмъ когда бы то ни было.
И никто не тронулся, никто не заторопился, можетъ быть, потому что некуда было тронуться, не зачѣмъ торопиться.
Все придетъ само собой въ свое время. Но кто имѣлъ револьверы, чаще обычнаго переводили на нихъ глаза.
Въ случаѣ катастрофы, это было единственное спасеніе отъ невыносимыхъ издѣвательствъ и мукъ.
Шрапнели снижались, еще усиленнѣе выли и причиняли еще большій вредъ людямъ и лошадямъ.
Каждую минуту можно было ожидать, что добровольческія цѣпи вотъ-вотъ будутъ сброшены внизъ, на обозъ.
