За все, взятое у жителей, платилось полнымъ рублемъ.
Такъ практиковалось во всѣхъ казачьихъ хуторахъ и станицахъ.
Въ мужицкихъ, сплошь большевистскихъ селахъ, изъ которыхъ населеніе при приближеніи добровольцевъ поголовно разбѣгалось, платить было некому, а потому фуражъ и съѣстное разрѣшалось брать даромъ.
Отдѣленный Волошиновъ, поставивъ въ углу задней половины хаты ружье и сбросивъ на лавку патронную сумку, крикнулъ:
— Кирѣевъ, Юра, пойдемъ! А ты, Матвѣевъ и ты, Кастрюковъ, принесите дровъ или хоть кизекъ, чего найдете, — вонъ хоть изъ забора кольевъ наломайте и подбросьте въ печку. А ты, Андрюша, — обратился онъ къ 14-ти-лѣтнему черноглазому партизану-кадету, — смотри, чтобы печка не потухла. Да поищите, господа, чего-нибудь поѣсть. Хлѣба бы... Животъ подвело съ голода.
Волошиновъ и Юрочка вышли изъ хаты.
— Идемъ на охоту, — сказалъ Волошиновъ. — Тутъ, я видѣлъ, куры по заборамъ летаютъ и утки крякаютъ... Да вотъ онѣ.
Въ одномъ углу двора, у запертой дверки плетневаго, обмазаннаго толстымъ слоемъ глины, клѣтушка, сбилась въ тѣсную кучку стайка утокъ.
Птицы, тревожно покрякивая, налѣзали другъ на друга и подобно игрушечнымъ лодочкамъ на зыбкой водѣ, колыхались на своихъ кривыхъ лапкахъ, обезпокоенныя тѣмъ, что на ихъ дотолѣ мирномъ и тихомъ дворѣ появилось столько чужихъ людей, поднявшихъ непривычную, шумливую сумятицу и что передъ ними не открыли дверку ихъ клѣтушка.
Особенно надрывался кряканіемъ и сипѣніемъ бѣлогорлистый, свѣтлогрудый, толстый селезень, точно онъ охрипъ отъ перепуга и простуды.
— Ну-ка, Юра, лови! — сказалъ Волошиновъ.
— Идетъ!
Юрочка поправилъ на головѣ папаху и оба, пригнувшись, широко раскорячивъ ноги и растопыривъ руки, нагнали и прижали испуганную стайку къ самому углу между клѣтью и заборомъ.
Они поймали по цѣлой парѣ во все горло крякавшихъ и бившихся въ ихъ рукахъ птицъ.
Стайка, затопотавъ по землѣ лапками, взмахивая крыльями, съ громкимъ кряканіемъ бросилась вразсыпную по двору.
У Юрочки оказался прижатымъ къ груди и толстый, матерой селезень.
Онъ, вытянувъ длинную шею, отчаянно сипѣлъ и бился однимъ свободнымъ крыломъ.
— Пусти его, Юра. Жаль. Онъ такой хорошій, на племя пригодится, — дѣловито замѣтилъ Волошиновъ. — Вмѣсто него поймаемъ курицу.
— И то вѣрно.
И Юрочка, пригнувшись къ землѣ, прижавъ къ себѣ одной рукой широко раскрывшую плоскій клювъ и неумолкаемо крякающую утку, осторожно выпустилъ селезня.
— Ну, ступай, красавецъ, живи. Не пробилъ еще твой часъ! — промолвилъ Юрочка.
