Юрочка оглядѣлся въ обѣ стороны, чтобы держать связь съ своими.
Рядомъ съ нимъ, шагахъ въ восьми, лежалъ Витя и по своему обыкновенію — чему-то радуясь и смѣясь, такъ, что видно было, какъ прыгали всѣ мускулы и складочки его маленькаго личика, безперерывно пуля за пулей посылалъ въ сторону хорошо защищеннаго и невидимаго врага.
Вѣрный своему правилу стрѣлять только навѣрняка, Юрочка не утерпѣлъ и крикнулъ:
— Витя, зачѣмъ ты зря расходуешь патроны?
Видимо, въ трескотнѣ и ревѣ стрѣльбы мальчикъ не разслышалъ вопроса товарища и, держа винтовку передъ собой, подползъ на животѣ и бурно дыша, легъ рядомъ съ Юрочкой.
Юрочкѣ было не до наблюденій, но, какъ въ грозовомъ туманѣ, на мигь ему бросилась въ глаза перемѣна во всемъ обликѣ мальчика.
Лицо Вити, прежде румяное, полненькое, упитанное, все въ ямочкахъ, сейчасъ походило на его прежнюю тѣнь.
Оно было очень бѣленькое, едва окрашенное нѣжнымъ дѣтскимъ румянцемъ и настолько прозрачное, что сквозь тонкую кожу на лицѣ и шейкѣ, почти не поддавшихся загару, видны были всѣ тонкія, синія жилки.
И не это поразило Юрочку. Всѣ они страшно исхудали и осунулись. Поразило его особенное выраженіе и настроеніе Вити. Мальчикъ не принадлежалъ уже здѣшнему грѣховному земному міру.
Какимъ-то особеннымъ утонченнымъ чутьемъ Юрочка безошибочно это угадывалъ.
На мгновеніе это удивившее его открытіе скользнуло въ памяти Юрочки, но тотчасъ-же потерялось, исчезло.
Пули жужжали надъ самыми ихъ головами.
Юрочка, потрескавшимися руками углубляя передъ собою рыхлую землю, повторилъ свой вопросъ.
Витя разсмѣялся и отвѣтилъ:
— Ничего. Пуля виноватаго найдетъ.
— Да чего ты все смѣешься, Витя? Что тебя радуетъ? — съ горечью и досадой спросилъ Юрочка, которому въ обстановкѣ ежесекундной опасности было совсѣмъ не до смѣха.
Витя, пододвинувшись почти вплотную, взглянулъ въ лицо Юрочки и тотъ на мгновеніе забылъ объ опасности и боѣ, такъ сильно снова поразило его выражение глазъ мальчика.
— Мнѣ такъ хорошо, такъ хорошо и такъ радостно какъ-то, какъ никогда не было... никогда... и ничего не страшно, ничего... — восторженнымъ, неземнымъ взглядомъ глядя въ пространство, говорилъ Витя настолько громкимъ голосомъ, чтобы въ грохотѣ боя его можно было разслышать.
— Мнѣ все время было такъ тяжело... такъ тяжело, Кирѣевъ, что и сказать не могу... все сердце болѣло... такъ болѣло... и... маму вспоминалъ... — Въ его обращенномъ на Юрочку взглядѣ выразилась безысходная тоска, а въ тонѣ голоса зазвучала дѣтская безпомощность, но это только на одинъ мигъ. Мальчикъ спохватился, и, продолжалъ: — Я крѣпился только, никому не говорилъ. Что же надоѣдать-то?! У всякаго своего горя довольно. А теперь такъ легко, какъ на крыльяхъ... Такъ бы и полетѣлъ туда...
