Но скоро, скоро я буду здоров. Раны детей заживают быстро и на много раньше, чем говориться в этой фразе, которую обычно цитируют: «До свадьбы заживет».
Этой ночью папа не ушел. В доме никого не было, кроме Луиса, который уже спал. Мама должна была приехать с центра. Иногда она дежурила на Английской фабрике и тогда мы ее видели только в воскресенье. Я должен был находиться недалеко от папы, потому что так я не мог шалить. Он сидел в своем кресле-качалке и смотрел рассеянно на стену. Его лицо всегда с бородой. Его рубашка не всегда чистая. Несомненно, он не пошел играть со своими друзьями, потому что не имел денег. Бедный папа, ему, наверное, было больно осознавать, что мама работала, чтобы помочь содержать дом. Лалá уже устроилась на Фабрику. Должно быть, он крепкий, идет искать работу и возвращается всегда разочарованный, слыша один и тот же ответ: «Мы предпочитаем более молодых»…
Сидя на пороге двери, я считал мелких белесых ящериц на стене и переводил взгляд, чтобы посмотреть на папу.
Только в то утро на Рождество я видел его таким печальным. Я должен был, что-то сделать для него. А, если я спою? Могу спеть очень тихо, и это наверняка улучшит его настроение. Провертел в голове свой репертуар и вспомнил последнюю песню, которую выучил с доном Альворадо. Танго; танго, это самая красивая вещь, которую я слышал. Я начал негромко:
Я хочу обнаженную женщину,
Совсем голую, я хочу…
Ночью при светлой Луне
Хочу тело этой женщины…
— Зезé!
— Да, папа.
Я быстро вскочил. Папе, наверное, очень понравилось и он хотел бы, чтобы я пел ему поближе.
— Что ты поешь?
Я повторил:
Я хочу обнаженную женщину…
— Кто тебе научил этой песне?
Его глаза приобрели тяжелый блеск, как будто бы он сошел с ума.
— Это был дон Альворадо.
— Я же говорил тебе, что не хочу, чтобы ты ходил в его компании.
Он ничего мне не говорил. Думаю, что он даже не знал, что я работал помощником певца.
— Повтори песню снова.
— Это модное танго.
Я хочу обнаженную женщину…
На моей щеке взорвалась оплеуха.
— Пой снова.
Я хочу обнаженную женщину…
Еще одна оплеуха, другая и еще одна. Слезы сами по себе катились из моих глаз.
— Давай, продолжай петь.
Я хочу обнаженную женщину…
Мое лицо почти не могло двигаться, его бросало из одной стороны в другую Мои глаза открывались и закрывались под ударами оплеух. Я не понимал, надо ли остановиться или подчиняться…. Но моя боль обернулась решением. Это будут последние побои, которые я вынесу; последние, хотя бы даже мне придется умереть.
