Из-за своего противодействия тому, чтобы его каталогизировали, «сортировали», наклеивали ярлыки, он не мог не выглядеть белой вороной в этом мире, где национализм и расизм столь же живучи, как и предрассудки, и где соревнования на высшем уровне неминуемо принимают форму конфронтации между Западом и Востоком. Ведь речь здесь идет не столько о славе отдельного человека, сколько о чести нации. Арам Мансур никогда не считал себя рыцарем свободного мира, и, странная вещь, из-за этого его осуждали в обоих лагерях, причем, может быть, даже суровее в том из них, где серьезность служит знаком идеологического качества.
Одна из операций в этой тайной, развертывающейся за кулисами войне состоит в том, чтобы уменьшить шансы находящегося в выгодном положении претендента на олимпийские лавры. Советский клан — самый мощный, самый знаменитый благодаря своим великим мастерам — всегда относился к нему с недоверием и считал его каким-то шаманствующим авантюристом, прошедшим через американские иммиграционные службы. Кем-то вроде гипнотизера, а не вооруженным научными знаниями стратегом. Короче — полной противоположностью тому, чего школа Ботвинника ожидает от чемпиона, чтимого как героя Советского Союза.
Очень все-таки нелегко совместить все эти столь негативные и противоположные суждения. Если я правильно понимаю… пусть, однако, меня не ловят на деталях… некоторым, в частности русским и югославам, Арам казался беспардонным искателем побед, своего рода тигром, всегда готовым к внезапному прыжку, и в то же время калькулятором в человеческой оболочке; тогда как другие видели в нем страшноватую и капризную машину, сущего доктора Мабузе, усыпляющего рефлексы противника и создающего вокруг шахматной доски невыносимую флюидную атмосферу. Две не слишком сочетающиеся друг с другом точки зрения. С одной стороны, проявления взрывного и колдовского темперамента. А с другой — нечто похожее на детище компьютера, выверенное с помощью науки, лишенное изъянов живого человеческого характера и исключающее любую магию.
При этом никто по существу не отрицает, — враждебность русских тому порукой, — что он обладал всеми бойцовскими качествами, всей интеллектуальной и избирательной мощью, чтобы в день, назначенный судьбой, смести своих противников. Почему же он уклонился, свернул в сторону перед препятствием? Перед последним испытанием? В тот момент, когда преодоление барьера в виде чемпионата мира делало досягаемой для него самую высшую награду. Здесь мы подходим к истинной проблеме, связанной не столько с перспективами, открывавшимися перед ним в тот момент, сколько со странными случайностями, которые несли его вверх все это время, и с тем представлением, которое у него могло сложиться относительно собственного везения. Это всего лишь одна гипотеза среди прочих. А именно — что его главные интересы находились в стороне от этой борьбы за чемпионское звание и что в конечном счете шахматы по сравнению с остальным занимали весьма небольшое место. Если принять во внимание, с чего он начинал и насколько благосклонно вело себя по отношению к нему провидение, то задаешь себе вопрос, а не был ли в его собственных глазах подобный успех в шахматах всего лишь одним из осязаемых признаков везения?
