— Куда поспешаешь так, Кузьма Саверьяныч? В Совете, окромя избача, никого нету.
— И хорошо, что нету, — сказал Холяков. — Я к тебе заходил, Прокопий Екимыч. Да не застал.
— Что за неми́ня?
Холяков оглянулся вокруг, произнес еле слышно:
— Поговорить надо один на один, Прокопий Екимыч! Крайне неотложно надо бы!
— Говори. Мы тут одни!
— Нельзя. Избач в любую минуту может выйти, застанет меня с тобой, а потом промолвится Гурлеву. Никто о нашем разговоре знать не должон!
— Эка! — удивился Согрин. — Какие могут быть тайности у партейца с лишенцем?
— Нужда заставляет…
Согрин провел его к себе во двор с задних ворот, открыл маслобойню и, не зажигая света, присел у окна.
— Не знаю даже с коей стороны к тебе подступиться, Прокопий Екимыч, — сказал Холяков неуверенно. — Шибко дело-то у меня нелегкое…
— Какое уж есть, говори!
— Денег хочу взаймы попросить.
— Много ли?
— Пятьсот рублев!
— Эка! — опять удивился Согрин. — Это же целый капитал! Все мое хозяйство, поди-ко, того не стоит. Небось, строить хоромы задумал?
— Не до построек теперь!
— Смутно что-то баешь, Кузьма Саверьяныч!
— А ты на слово поверь. Дай! У тебя деньги найдутся. Я могу и расписку дать. Помаленьку выплачу.
— И на долго ли дать-то?
— Года на два! В меньший срок при моих заработках не расквитаться.
— За два года, при теперешнем положении, может, нас и в живых не будет. На неделю, на две, это уж куда ни шло, дать могу.
— Не обойдусь!
— Значит, судя по всему, недостача или же растрата у тебя в потребиловке, Кузьма Саверьяныч! Иначе зачем же кинуло бы ко мне?
— Растрата! — признался Холяков. — Потерял я деньги, Прокопий Екимыч! Прошлый раз, когда в город за товарами ездил, занесли меня черти в ресторан. Думал бутылочку-две пивка выпью, поужинаю, а тут компания вокруг меня собралась. Сам не помню, когда из ресторана ушел, проснулся поутру в канаве. Хватился — денег в кармане нету.
— Худо, однако, — сказал Согрин. — Загремишь с теплого места!
— Места лишиться — это полгоря. Из партии выгонят, в тюрьму посадят. Не дадут снисхождения. Поэтому у меня иного выхода нету, Прокопий Екимыч, как тебе в праву ногу упасть. Помоги! Навек благодарен останусь. Любое дело, кое в моих силах, для тебя могу поспособствовать!
— А у меня особых дел нету!
— Ни за что ручаться нельзя.
Согрин помолчал, закинув руки за спину, прошелся по маслобойне, в раздумье поглядел в окно.
— Негоже тебе, Кузьма Саверьяныч, человеку партейному с нашим братом-то связываться. Этак вот деньги возьмешь, наобещаешь того и другого, а на поверку выйдет, ничего не исполнишь.
