Воспоминания о доброте Диониса уняли охвативший ее трепет, и Ариадна, хоть и с трудом, поднялась — чтобы тут же рухнуть в кресло, где раньше сидел бог. Тут все еще пахло им — пряно и сладко. Запах вновь пробудил воспоминания, и первое же из них оказалось тревожным. Да, он был ласков с ней — но ласковым богом его не назовешь. Ариадна вспомнила холодные глаза, обращенные на почитателей, а после — на ее мать: глаза жесткие, как камешки, полные мгновенной, безумной ярости — ярости, которую он то ли не мог, то ли не желал сдерживать.
Ариадна медленно покачала головой. Почему она не поддалась ужасу? Не закричала, не убежала от него? Откуда знала, что говорить? Ей вспомнился цветок вокруг сердца, серебристые туманные нити, что принесли ей понимание истоков его ярости, о которых он и сам знал — теперь, когда он ушел, ей не верилось, что нити эти действительно были.
Если она все это выдумала — не могла ли она выдумать также и Диониса? Тревога на миг всколыхнулась в ней — и тут же истаяла. Нет, Диониса видели жрецы и жрицы, ее мать и отец и вся остальная паства. Легкая улыбка тронула губы Ариадны. Она, седьмое, совсем ненужное дитя, Призвала бога, беседовала с ним, заручилась его обещанием благословить лозы и вино — и снова прийти на ее Призыв. Она позволила радости поплескаться в ее душе — но не дольше, чем до того — панике.
Боги, вспомнились ей горькие слова отца, обычно ставят в известность о своих желаниях, а после исчезают и оставляют людей надрываться, исполняя их волю. Дионис просил немного — просто сделать покои жрицы поуютнее. Тут Ариадна прикусила губу: Дионис сам не ведал, какие сложности породило его появление. Она видела лицо матери — и когда он только явился, и когда повелел всем уйти. Ариадна вздрогнула и обхватила себя руками.
Пыталась ли мать занять ее место, потому что увидела явление бога? Зубы Ариадны впились в губу: она вспомнила, как Пасифая протягивала к нему руку, как улыбалась. Она почти готова была заявить, что жрицей быть должно ей. Слезы подступили к глазам Ариадны. Пасифая так прекрасна, и уж она-то не незрелый плод! Но тут же Ариадна фыркнула: Дионис смотрел на царицу в упор и не только жестом велел ей уйти, но, когда она попыталась возражать, разгневался до того, что едва не убил ее. Я его жрица, сказала себе Ариадна, я посвящена ему, он принял меня, и никому не занять моего места.
Радость, однако, быстро сменилась дурными предчувствиями. Пасифае вряд ли пришлось по нраву происходящее, а она способна отравить жизнь любому, кто, по ее мнению, перешел ей дорогу. Ариадну снова затрясло, она сжала зубы. Но тут же вскочила с кресла. Что ей мать? Ей сейчас не до этого. Она служит Дионису, а он изъявил желание видеть ее покои более уютными.
