Тарпит не сводил с него пристального взгляда. Мне редко приходилось видеть заговорщиков, относившихся друг к другу с такой враждебностью.
— Когда же? Как скоро?
Нагьяк пожал пухлыми — ни дать ни взять две подушки — плечами.
— Не печалься так, сын мой! Я согласен с военачальником Арксисом: у нас есть еще немного времени. Я полагаю, что этот хитрец хочет собрать все форканские орды у наших ворот. — Он визгливо хихикнул. — Ведь так мы сможем разделаться с ними разом, когда Балор поведет нас в бой, не так ли?
Купец уже повернулся, чтобы выйти из комнаты, но, услышав это, задержался. Теперь его возбуждение казалось более искренним, чем прежде, когда он обрушивался на свою дочь.
— Сорок лет! Сорок лет требуется на то, чтобы вырастить оливковое дерево! Видел ли ты дымы на востоке? И ведь я не один в таком положении, Нагьяк! Половина семей в городе разорена, а вы тут топчетесь в нерешительности!
— Половина семей? — надул пухлые губы жрец. — Оливковые рощи? Виноградники? Стада? А жизнь наших отважных юношей? О них ты подумал?
— У нас с тобой уговор! — свирепо повернулся к нему Тарпит. — Когда эта старая жаба исполнит свой долг?
Нагьяк развел руками в шелках, распустившись словно огромная алая роза.
— Когда будет благоугодно Майане. В новолуние. Или в следующее новолуние.
— Ходят слухи, что с ней случился еще удар.
— Не верь базарным слухам, сын мой! От них одно расстройство. Храни спокойствие и веру! Завтра глашатаи возгласят во всеуслышание о твоей жертве. Народ будет потрясен тем, что ты отдал единственную дочь в служение Великой Матери. Какая жертва! Они будут рыдать от умиления и рукоплескать тебе! — Он ухмыльнулся. — Возможно, они даже день или два не заметят, какие цены у тебя в лавках. Ну и конечно, будут дивиться подобным же жертвам, принесенным некоторыми другими видными горожанами.
Намек был достаточно прозрачен — купец побледнел.
— Но уговор!
Верховный жрец вновь протянул руку.
Побагровев от ярости, Тарпит снял с шеи оставшиеся цепи и отдал их.
— Твоя любимая дочь станет алмазом в короне Майаны, — сказал Нагьяк, растянув пухлые губы в усмешке. — Чистота твоих помыслов не подлежит сомнению. А теперь преклони колена, дорогой мой Бедиан, дабы я смог благословить тебя.
