О, истории, собранные на равнине! Десять тысяч жизнеописаний… любовь и смерть, насилие и жертвенность, ненависть и дружба. Сумей я растянуть один вечер на целую жизнь — и то не успел бы собрать их все. Но даже от той малости, которую я мог бы выслушать, мне пришлось отказаться ради того, что ждало меня внутри стен Занадона Непобедимого.
Край солнца коснулся горизонта, щелкнул кнут, и нас погнали через ворота в город.
Вид, который открывается страннику, вступающему в древний Занадон, был воспет бесчисленными поэтами с тех самых времен, когда зародился туризм. Увы, мне не посчастливилось: все, что видел я, входя в город, — это широкую спину Ториана.
Впрочем, я не унывал, ибо считаю уныние одним из наихудших грехов. Я шагал, стараясь не думать о голоде и усталости и делая все возможное, чтобы забыть про тяжелые цепи. Честно говоря, я рад был ускользнуть от пронизывающих взглядов богов, охраняющих город, — очень уж угнетала меня их подозрительность.
Но я хотел увидеть город.
Наше продвижение было медленным; то и дело мы вообще останавливались. Тогда я приподнимался на цыпочки и пытался бросить взгляд через плечо Ториана на легендарные красоты великолепнейшего города. Я видел их сквозь лес похожих на горшки шапок, но все же видел.
— Что ж, впечатляет, — пробормотал Ториан. — Как правило, я не одобряю показной роскоши, но тут избыток роскоши даже вульгарность превращает в произведение искусства.
— Говорят, что точное количество башен неизвестно до сих пор, а куполам нет числа, — заметил я.
— Но у них всего один храм. Негусто, я бы сказал.
— Возможно, следствие узколобости.
— Я удержусь от дальнейших сравнений.
Я рассказал ему, как поэт Фимлу, воспевая красоту нового царского дворца в Ургалоне, охарактеризовал его как «достойный зваться трущобой в Занадоне», и царь вознаградил его лесть золотом.
Ториан покрутил головой в тесном бронзовом ошейнике и бросил на меня скептический взгляд.
— Монархи редко способны оценить подобную тонкость метафор.
— Расплавленным золотом, — признался я. — Он залил его Фимлу в глотку. Однако все описания сходятся на том, что этой улице нет равных.
Большой Проспект, о котором я говорил, вымощен белым мрамором и достаточно широк, чтобы по нему прошло войско по пятьдесят молодцев в ряд. Особняки и дворцы, фонтаны и статуи, тенистые деревья, которых хватило бы на небольшие джунгли. Если смотреть от городских ворот, он сужается, как наконечник стрелы, упираясь в ступени храма, стоящего на противоположном конце города, на самой высокой точке горы.
