И завладел ею Гамион Тарн, он и три его сына, а теперь там под присмотром матерей играли праправнуки Гамиона. Как бы они завопили от ужаса и кинулись бежать, если бы увидели подкрадывающегося к ним того давным-давно умершего зарданца. Он родился в Куолии, где родился и его отец, но все равно они были зарданскими воинами, а потому на пороге юности уродовали свои лица, чтобы наводить страх на врагов.
Гамион решил стать цивилизованным, запрячь своего боевого коня в плуг. И осуществил свой замысел в полной мере. В Тарнской долине он начал носить тканые одежды вместо звериных шкур. Он запретил сыновьям отрезать себе носы, когда они достигли юности, запретил им отрезать половые члены врагов в качестве трофеев, запретил им нападать на соседей, грабить их и насиловать.
И последний из этих сыновей был стареющим толстым земледельцем, погибающим из-за гнилого зуба. Он был сын зарданского воина – и за всю свою жизнь не убил ни единого человека. Согласился бы оцивилизовавшийся дикарь на такую вот эпитафию?
Конечно, тут постарались и судьбы. На протяжении всей жизни Булриона они не допускали в Тарнскую Долину ни войну, ни моровые язвы, ни голод. Теперь их милостям подходил конец. Толамин пал. Наставала пора бедствий. Хороших времен для смерти не бывает, но это время, пожалуй, было наиболее подходящим.
От холода у него заслезились глаза. Он обернулся к Бранкиону, который терпеливо ждал рядом с ним – что это Бранкион, он узнал по масти коня. Он заморгал и наконец сумел различить встревоженное лицо сына.
– Как только сено уберут, поставь их снова достраивать крепость. Я знаю, жара, но несколько часов утром – и, глядишь, дело пойдет.
Наступило молчание. Бранкион всегда, казалось, считал до десяти, прежде чем заговорить.
– Мы вернемся прежде, чем сено уберут, отец.
Булрион не вернется, и оба знали это.
– Ты с нами не поедешь. Я же сказал, кто поедет.
Судьбы! Язык у него еле ворочался! Он гневно посмотрел по сторонам. Он выбрал пятнадцать спутников – более чем достаточно, более чем следовало бы забрать из Долины. Но к ним присоединились еще двенадцать, если не больше – и у всех к седлам приторочены сумки и скатанные одеяла. Если бы не проклятая боль, сводящая его с ума, он бы заметил это раньше.
– Вы думаете, я еду грабить город? Думаете, мне нужно войско?
– Нет, отец, но… – Бранкион помнил, что он еще не глава клана. Он попробовал начать снова, и его выдубленное всеми ветрами лицо искривилось от усилия найти нужные слова, чтобы выразить свои мысли. – Отец, отошли женщин. Без них ты поедешь быстрее.
