Услышав стук копыт позади себя, Эндрю обернулся. Его рассудок вновь помутился от страха. Но причин для беспокойства не было. Незнакомый фермер из расположенных внизу земель, верхом, с непокрытой головой, пересекал Дичлинг-Бэкон. Лошадь под ним, высоко поднимая ноги, ступала деликатно, как благородная дама в присутствии толпы. Навострив уши, она углом требовательного глаза следила за своим седоком, сердцем томясь по галопу и… исчезла.
Оливково-зеленые склоны в который раз лежали обнаженными в ожидании весны, которая приходила к ним золотым дождем, как Юпитер к Данае.
Милю зелени и тридцать миль моря несло бризом вдаль на Пламптон и Дичлинг мимо Линдфилда и Ордингли, и они расплывались в этой спокойной бесстрастной серебряной пелене. Кроме налетающего ветра и маленьких метин людей и скота, движущихся в безопасном далеке, все в мире было неподвижно. Над круглым синим прудом в воздухе плыла поющая птица, похожая на клочок обгоревшей бумаги, слишком легкая, чтобы шевелить крыльями.
«Сейчас она проснется, — подумал он, — и спустится по лестнице в кухню. Жаль, что не остался и не поблагодарил ее. Поймет ли она, что означает нож?»
Он пристально вглядывался в коттедж, и, как будто в знак того, что его, сидящего здесь на склоне холма, помнят, облачко белого дыма возникло из одинокой трубы, минуту висело в небе, а затем распалось на клочки. Некоторые подхватило солнце, и они казались стаей парящих птиц, что кружат, мелькая белыми подкрыльями. В одной из расщелин сознания, там, где хранилось детство, он нашел полустертое воспоминание об изображении святой — молодой девушки с бледным застывшим лицом, над головой которой кружилась и вертелась стая голубей. Он винил беспокойство, из-за которого оставил свой нож.
«Она говорит, что Бог есть, — подумал он, — а любой Бог будет хранить ее». Однако у богов странные представления об охране, ведь те, кто были больше других самими собой, частенько платили за это своей жизнью, как будто неудачи не имели отношения к охране. Эндрю инстинктивно протянул руки вперед, будто хотел собрать белых птиц у себя на груди, будто, обладай он и вправду силой, они бы не распались на пятнышки дыма, из которого возникли.
«Я бы доверил свою охрану скорее черту, чем Богу», — подумал он, ибо не знал ничего окончательнее и бесповоротнее смерти. Ему не приходило в голову, что смерть Элизабет могла быть бесповоротной только для него и его желаний. Вспомнив о дьяволе, он представил себе поросшее щетиной лицо покойного мистера Дженнингса. Может, он защитит ее, как она считала, из одной грубой ревности.
