— А почему нет? — спросила Элизабет. — Почему?
Он угрюмо наклонил голову.
— Я был одинок, — сказал он. — Я не знал, что делать. Карлион предложил мне пойти с ним, и я пошел. — Он поднял голову и сказал горячо: — Как ты не понимаешь? Ты видела его сама? В нем что-то есть. Я был мальчиком, — добавил он, как будто был стариком, рассказывающим о далеком прошлом. — Возможно, я был романтиком, как моя мать. Бог свидетель, теперь-то я наверняка от этого излечился. Он был храбрым, любил риск, однако любил и музыку, и все, что любил я: цветы, запахи, ту часть меня, о которой я не мог говорить ни в школе, ни отцу. И я пошел с Карлионом. Какой я был дурак! Как можно быть таким дураком!
Она искривила рот, как от кислого:
— Ну а предательство?
Он выпрямился и чуть отпрянул:
— Я и не надеюсь, что меня кто-нибудь поймет. — В этот момент он был преисполнен большого достоинства, но испортил все впечатление немедленной капитуляцией. — Ты не можешь понять жизнь, в которую я попал, — сказал он. — Были шторма, и я болел морской болезнью. Долгие ночи ожидания сигналов с берега, которых не было, и я не мог справиться с нервами. И никакого просвета, и ничто не обещало покоя, кроме смерти. Мой отец оставил лодку и все деньги, которые скопил, Карлиону. Вот почему Карлион приехал ко мне в Девон. Ему было любопытно взглянуть на сына, которым пренебрегли, а потом, я думаю, он пожалел меня. Я верю, что он любил меня, — добавил Эндрю тихо и печально, с новым болезненным спазмом в сердце. — Я думал, что мой отец умер, — продолжал он, — но вскоре обнаружил, что он последовал за мной на борт. Первый член команды, которого я встретил по приезде, когда меня, подтягивая спереди и подталкивая сзади, втащили в лодку, был Джо, толстое, большое, неуклюжее, глупое создание, призовой самец.
— У вас скоро ноги будут, как у моряка, сэр, — сказал он мне, — если вы — сын своего отца.
Они преклонялись перед моим отцом, все, кроме высохшего полоумного юнги Тома, которого мой отец сделал своим личным слугой. Отец, я полагаю, застращал его. Он, бывало, тайком наблюдал за мной на расстоянии со смесью ненависти и страха, пока не понял, что я не был «сыном своего отца», тогда он начал обращаться со мной фамильярно, потому что нам обоим доставалось от одной и той же руки. — Эндрю сделал паузу, затем продолжал с преувеличенной иронией, которая не скрывала его стыда: — Они все вскоре поняли, что я не похож на отца, но были по-прежнему добры ко мне и только говорили мне по шесть раз на дню, что бы мой отец сделал в том-то и том-то случае. Я обычно спасался у Карлиона — он никогда не упоминал при мне о моем отце.
