— Ты меня не пустишь? — спросил он. — Не бойся. — И когда она иронически засмеялась, он быстро заговорил: — Я сделал все, как ты велела. Я отделался от всей этой мерзкой деревенщины.
— Обязательно надо было приходить сюда, чтобы мне об этом рассказать? — спросила она.
— Мне нужно спрятаться, — сказал он с отчаянной простотой. Он услышал, как она отошла от окна и открыла дверь.
— Входи уж, раз нужно, — позвала она.
Он вошел и сразу же направился к огню, его чувства моментально потонули в простом желании согреться, впитывать жар каждой клеточкой тела. Ему казалось, что при малейшей поддержке он мог бы поднять горящие угли и прижать их к груди. Он и так и сяк вертелся перед камином, принимая странные позы, чтобы каждая часть тела могла получить благословение от милостиво жестикулирующих рук пламени.
— У тебя есть что-нибудь поесть? — спросил он.
Холодно идя на уступки, чего он так боялся, она пошла и принесла буханку хлеба и положила бы ее на стол, не протяни он руки. Все еще вертясь перед огнем, он стал отламывать кусок за куском.
Только когда его голод был частично удовлетворен, какое-то беспокойство шевельнулось в нем и заставило его извиниться.
— Я не ел пятнадцать часов, замерз и проголодался. Ты была так добра…
Она вошла в освещенный круг перед камином.
— У меня не было причины не пускать тебя, — сказала она. — Я одна. Лучше уж ты, чем никто. Хоть ты.
Обогревшись у огня и утолив голод хлебом, он был расположен пошутить:
— У тебя не должно быть трудностей с компанией. А кого ты ожидала увидеть за окном?
Она сказала:
— Мы похоронили его. Я не думаю, что он вернется.
Эндрю с изумлением взглянул на бледное, неподвижное, не сдающееся горю лицо.
— Ты имеешь в виду, — спросил он, охваченный благоговейным страхом, — ты подумала, что…
— Почему бы и нет? — спросила она, не с негодованием, а с искренним интересом. — Он только несколько дней как умер.
— Но они не восстают из мертвых, — сказал Эндрю чуть ли не торжественным шепотом, которым он обычно говорил в школьной часовне.
— Их души восстают, — ответила она, и ее белое неподвижное лицо продолжало спрашивать его.
— Ты веришь во все это? — спросил он не с насмешкой, а с любопытством, окрашенным тоской.
— О, конечно, об этом можно прочитать в Библии.
— Тогда, — он минуту колебался, — если люди не умирают всецело, когда мы хороним их, мы можем причинить им боль, заставить их страдать, отомстить им.
— Ты, должно быть, нехороший человек, — сказала она испуганно, — если так думаешь. Не забудь, что они тоже могут причинить нам боль.
