Любовь Александровна приучала дочерей ежедневно молиться Богу. Соне порой было неловко за свою забывчивость, ведь она иногда этого не делала. Но самое главное, как она считала, осмысливая родительский опыт, заключалось в том, что мать и отец всерьез никогда не заботились о своих взрослых дочерях. Родители «забывали» о том, что их дочери не могут довольствоваться одними поучениями о замужней жизни, о различных болезнях и разговорами «ни о чем», или как они выражались: «О чем тетерева?» Поэтому Соня была убеждена, что ее родители порядочные эгоисты, особенно папа с его нервным характером, внушавшим ей страх. Ведь мать, если бы и хотела, ничего не могла сделать без папы, даже ради своих дочерей. А он, будучи чрезвычайно мнительным, постоянно хандрил, жалуясь на свои болезни. Но дети тем не менее не слишком строго судили своих родителей, особенно мать, которая, как считала Соня, «очень многое вынесла» и наконец поняла, что «лучше прожить не любя». Любовь Александровна рассказывала дочерям о своей самой счастливой поре жизни, проведенной в имении Красное, об усадебной вольнице и о том, как она любила танцевать наивный менуэт. Когда она читала «Детство», написанное ее детским другом Лёвочкой, который был всего двумя годами младше ее, она многое узнавала из своего милого прошлого, такого близкого и родного.
Соня внимательно слушала материнские воспоминания и даже выписала в свой дневник слова Толстого: «Вернутся ли когда‑нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви были единственными побуждениями в жизни?» Тайком прочитав эти строки в дневнике сестры, Лиза написала: «Дура!» Свою потребность любви Соня впервые ощутила, когда прочитала «Детство» Льва Толстого, наполненное нежной чувствительностью автора, невольно «перелившейся» на юную читательницу. Ведь только поэтическую душу можно полюбить «до ужаса». После прочтения «Детства» ее линия жизни впервые пересеклась с толстовской. С этого момента литература со своими вымышленными историями стала накладываться на ее жизнь. За сентиментальность и излишнюю чувствительность она была прозвана старшей сестрой «фуфель», что означало для Лизы «пускаться в поэзию и нежность». Мать же при этом делала «строгие глаза», так как была уверена в том, что все мужья, прежде влюбленные, делаются с годами непременно холодными.
