— Сезон, сезон теперь не тот. Сидор Иванович, — успокаивал его Гурмаев. — Народ на дачах, на курортах, в санаториях. Вот подожди осени. А теперь книголюб отдыхает…
— Это так… — кивал головой Ширинкин. — Но настоящий книголюб отдыха не знает. Покой ему только снится. Вот вы отчего не едете на курорт?
— Я — другое дело. Мне на юг нельзя. У меня дача. Жена ремонт затеяла, — тяжело вздохнул профессор. — Ты меня, Сидор, в следующую пятницу не жди. Я колодцем заниматься буду…
— Колодец — это хорошо, — одобрил Сидор, укладывая в футляр инструмент. — А у меня вот плохо, — пожаловался он. — На этой неделе три раза на толкучку выходил, и все попусту. Вы-то как?
— Рукописи «Дубровского» купил, — обронил Гурмаев. Он уже обул ботинки и теперь, кряхтя и наливаясь кровью, завязывал шнурки. Взглянув краешком глаза на мозолиста, он пожалел о том, что проболтался. Ширинкин был бледен, как пяточная мозоль.
— Собственной Александра Сергеевича руки? — хрипло спросил он.
— Собственной, собственной, — нехотя ответил профессор.
Он ожидал всего: изумления, восторга, наконец, просьбы продать манускрипт. Но не этого же: Сидор был точно в полуобморочном состоянии. О возможности продажи «Дубровского» он даже на заикнулся.
Футляры с бритвами вывалились у него из рук. Он с горем пополам побросал все в ящик и, не попрощавшись с Гурмаевым, выскочил вон.
Долго будет помнить Николай Николаевич Гурмаев это знойное лето одна тысяча девятьсот… впрочем, не важно какого года.
Неприятности начались уже с ранней весны, когда жена поехала на подмосковную дачу раскрыть розы.
Вернулась она на взводе.
— Что случилось, Галюша? — спросил обеспокоенный Гурмаев.
— У всех дачи, как дачи, — утирая слезы, всхлипывала Галина Еремеевна, — а у нас черт знает что!
— Да скажи, ради бога, что произошло?
А дело было вот в чем: уже давно, несколько лет назад, начал гнить пол на крыльце и к нынешней весне прогнил окончательно. Галина Еремеевна, войдя на крыльцо, провалилась и довольно больно ушиблась.
Дача эта простояла без ремонта уже пятнадцать лет. В первые поры Николаю Николаевичу было вообще не до нее. Он был еще сравнительно молод, только что защитил докторскую, и устройство дачи его нисколько не волновало. Он даже не хотел брать участок.
Галина Еремеевна сама занималась покупкой материалов, рабочими, сама выбирала место для фундамента. Она спорила, горячилась, ездила на какие-то консультации и даже читала учебник строительного техникума. По прочтении оного у нее сложились собственные незыблемые представления о фундаментах, опалубках, отсыпке (как оказалось, весьма сомнительные), но спорить с ней было трудно, и рабочие рыли там и так, как ей казалось нужным и правильным. Нужно же ей было то, чтобы дом их и расположением, и видом не был похож на соседние дома. Потому и получилось, что у всех дома стояли в глубине, а у Гурмаевых у самого забора, у всех дома были одноэтажные, но с большими удобными верандами, у Гурмаевых же дом вылез в полтора этажа, без веранд и на очень низком фундаменте. Во время строительства землю из-под фундамента везде разносили по участку. Гурмаева же решила, что сыпать глину на хорошую землю смешно и глупо, и велела валить ее внутрь фундамента, под дом, — так, казалось ей, будет теплее. В результате у всех соседей в домах было сухо, так как подпол хорошо продувался, у Гурмаевых же дом просыхал только к середине лета.
