Когда подошла мамина очередь выходить на сцену и танцевать, она велела мне остаться в гримерной. Коко зачесала волосы наверх и выглядела просто прекрасно. Намного красивее финалистки роскошного шоу «Мисс Америка»!
— Я хочу пойти с тобой!
— Нельзя!
— Но я хочу посмотреть!
— Сидеть, — велела она мне, как будто я была какой-то дрессированной собачкой. — Оставайся на месте.
Она вышла через переднюю дверь. А я забилась в угол и слушала болтовню других женщин.
— Меня тошнит от его дыхания. Что за сопляк!
— Но он хотя бы хочет тебя. Мне здесь ловить нечего!
Мама вернулась, чтобы поправить макияж. И я снова спросила ее:
— Можно мне выйти отсюда?
Я заметила, как блондинка с длинными вьющимися волосами обменялась взглядами с моей мамочкой. Она смеялась надо мной?
— Нет.
— Почему нет?
— Просто нет.
— Но я хочу увидеть танцы! — «И к тому же эти женщины все время курят, и у меня от спертого воздуха болит голова».
— Нет, и не спорь со мной. Ложись лучше спать. Уже поздно.
На маленькой раскладушке сидели три женщины и курили. Они потеснились, чтобы освободить для меня место.
— Я не хочу спать.
— Устраивайся.
Мамочка опять ушла на сцену. Одна из блондинок поманила меня рукой.
— Иди сюда, дорогуша, устраивайся поудобней.
Она похлопала рукой рядом с собой. Я села и продолжала наблюдать за тем, как женщины приходят и уходят, поправляют косметику, ругаются и смеются над мужиками, судачат о завсегдатае, который только что появился.
— Он спрашивал о тебе, Энжел.
Энжел была единственная негритянка.
— Он хочет, чтобы ты надела свое красное платье.
— Он обожает это чертово платье.
Энжел втирала детское масло, намазала им ноги и грудь перед тем, как надеть платье.
Я поняла, что женщины в вечерних платьях должны были составлять компанию мужчинам, которые еще только начали приходить.
— Он заплатил мне всего пятьдесят баксов. Я убила на него целый час, выслушивая жалобы на жену. Целый час! Мать вашу. И этот козел дал мне только пятьдесят баксов! Не удивительно, что жена не хочет заниматься с ним сексом!
«Разве мужчины платят своим женам, чтобы заниматься с ними сексом? Тогда кто-то должен сказать ему, чтобы платил ей больше».
Всякий раз, когда дверь гримерной приоткрывалась, я старалась подсмотреть, что делалось в зале. «Чье это голое тело? У колен того мужчины? Но он был одет. И даже не трогал ее. Тогда что же она там делает? Разве это можно делать на публике? Это моя мамочка? Нет! Она не стала бы делать это. Только другие, наверно, должны этим заниматься». Меня огорчало, что я никак не могла как следует рассмотреть, происходящее в зале. Но людей там становилось все больше. И чем сильнее увеличивалась толпа, тем меньше женщин болталось в гримерной. Теперь веселье царило за стеной, а я скучала на задворках. Но я и думать не смела о том, чтобы выйти отсюда. В какой-то момент голова моя отяжелела. Я прилегла на раскладушку. Но все еще старалась не закрывать глаза, боясь пропустить что-то интересное, а танцовщицы все так же приходили и уходили. Поправляли косметику, курили. И я не заметила, как уснула.
