Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.) | страница 3
Отец твердо встал на сторону большевиков, Ленина. Все, что он говорил о революции, о судьбе народа, было для меня убедительно. Отцу скоро 40 лет. Он многое видел, много пережил.
Но вот я сейчас сижу и думаю: только ли благодаря отцу вступил я в РКП (б)? Нет, не только.
Я, конечно, не много еще жил на свете, но уже успел узнать, что такое несправедливость, видел богатых и бедных. А большевики стремятся к тому, чтобы все люди жили хорошо и на самом деле стали братьями.
У меня сегодня такой день, что хочется припомнить всю жизнь, особенно последние годы.
Недавно я переселился на квартиру к старушке Прасковье Ионовне Владимировой на Сибирскую улицу в дом № 120. Мне здесь хорошо. Тихо, чисто. Прасковья Ионовна относится ко мне, как мать или бабушка. Называет не Филиппом, а Феликсом, значит счастливым.
В нашей комнатке около десяти квадратных аршин. Живем в ней четверо: Шура Комлев, Митя Москвин, мой брат Валя и я. Все мы — гимназисты. А прежде я жил на Шаповаловской улице в доме № 51 у Анны Гавриловны Заостровской. Анна Гавриловна не позволит так вот за полночь сидеть и писать дневник. Человек она неплохой, но скуповатый, даже, можно сказать, скупой. Чуть что: «Керосин дорогой, довольно жечь!» Хочешь — не хочешь, ложись, тем болев, что не одни в комнате. Кроме меня и Мити Москвина., «на хлебах» у Анны Гавриловны жили еще весовщик железнодорожной станции, беженец из Западного края, поляк Липский и машинист Калиновский со своим приятелем — конторщиком из депо. Платили мы все по-разному, по возрасту и по возможностям: я — 12 рублей в месяц, Митя — 10 рублей, Липский — 17, а Калиновский с другом — больше 40.
Вечером в комнате разговаривали на разные темы. Спорили о книгах, вспоминали, как было дома. Калиновский часто жаловался: ему за тридцать, а нет ни семьи, ни кола, ни двора. Мается в «нахлебниках». Липскому тоже не сладко. Особенно потому, что поляк. Иные насмехаются, дразнят.
Митя Москвин из вотяков, сын волостного писаря. О своих земляках такое рассказывает, что порой даже слушать страшно. Наши русские крестьяне живут в темноте и нужде, а вотяки и того хуже. Да еще измываются над ними, унижают.
До Анны Гавриловны я был «на хлебах» в таком же маленьком домишке на окраине у вдовы железнодорожного машиниста Власовой. Она со своей большой семьей жила бедно, с трудом сводила концы с концами. Выручала корова, но и та попала под поезд.
Когда мы у Анны Гавриловны рассуждали вечерами, какую жизнь надо установить, то всегда сходились на одном: справедливую. Чтобы рабочий человек жил по-человечески и никто не мог бы обидеть его.