— Что это за лентяйничество? Когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, я уже была далеко от мамы. Что бы со мной стало, если б я вот так же тянулась по утрам? На Земплине бедные голодали. Даже маленькие дети помогали взрослым. Ребенок ты или нет, все равно заботься о том, чтобы в доме была еда. Вот так было тогда. Вот какая жизнь была, моя дорогая. Голый и босый и летом и зимой. Никто и думать тогда не смел потягиваться на перине в шесть утра.
Йоланка слезла с постели, сняла через голову рубашку, быстро причесала длинные волосы, заплела их в толстую косу и повязала на голове платок. Застегнув кофточку, которую мать ей сшила из своей, старой, выглянула в окно. Старуха Марцинова вновь запричитала:
— Наверное, опять не покажется. Прямо как принца какого приходится упрашивать… — сетовала она на солнце за то, что оно не хочет обогреть ее старые кости.
Впрочем, старуха Марцинова разговаривала так целый день. Она могла говорить с дочерью, хотя той и не было дома, о том, что уже давным-давно пора почистить курятник, могла ругать трубу за то, что она плохо тянет, или корову за то, что в последнее время стала большой лакомкой; могла спрашивать дрова, сложенные у печки, где это они набрали столько влаги, если их готовили в такую жару, когда на лугах и трава перестала расти, а у Гомбара от работы даже язык высох, отчего он и говорить стал еще меньше, чем обычно.
Да, Гомбар был лесник. И какой! Его участок был как подметенная горница. Только вот сторожка его сгорела. Конечно же не сама по себе. Это случилось тогда, когда в деревне появились немецкие солдаты. Их было много. Пятнадцать, а может, двадцать. Марцинова уже не помнит. И в ее избу тоже влезли. Начали принюхиваться, как та собака пани Бугаевой, у которой Марцинова одно время работала. Пришли, сели за стол:
— Давай, мать, есть и пить.
— Открывайте рот пошире, — сердито проворчала бабка. — Лучше я буду матерью самому черту! Я вам, антихристы проклятые, покажу, кому вы говорите это святое слово!
Однако у них уши были уже тренированные. Сразу стали допытываться:
— Что сказала эта бабка? — За спиной у нее кто-то из них щелкнул затвором автомата. — Что она кофорит?
А она в ответ:
— Да я молилась по-нашему. — И сложила руки, а глаза воздела к потолку…
Утренние сумерки затянулись дольше обычного. Когда наконец рассвело, они осторожно открыли дверь, как будто им не хотелось погружаться в туман, да и вообще выходить из дому. Но они все же вышли. Путь их был на усадьбу Коломана Бугая. Йоланка нерешительно шла в трех шагах позади матери. Она как будто еще не проснулась и досыпала на ходу. У последнего дома в нижнем конце деревни начинался небольшой склон. Он весь порос кустами шиповника и высоким бурьяном. Забытый уголок. Здесь находилось и несколько полуразрушенных цыганских хибар. Эти хибары были сделаны из разноцветного материала: видно, использовалось все, что оказалось под рукой. Здесь проходила кратчайшая дорога на поле, но Катарина не любила тут ходить. Иногда лишь пробегала, когда спешила, да и то с мурашками на спине.
