Человек наблюдательный, просидев в этом громадном ящике из бетона и стекла денька три подряд, подметил бы любопытную закономерность: длительность сидения в аэропорту обратно пропорциональна длительности полета. Дольше всех сидят терпеливые и до фатализма кроткие пассажиры из тех райцентров, куда только самолетом и можно долететь. Сидят они спокойно, безнадежно и уютно, обложившись узлами и чемоданами («Знаем мы эту авиацию! Вдруг объявят дополнительный борт вне расписания, и пока по радио будут повторять: «Работника камеры хранения просят срочно пройти на его рабочее место!», твой Ан-2 уже высоту наберет») и всякими интересными вещами, каких не возят пассажиры дальнего следования. Вот у летящей в Чумикан сморщенной бабуси, заботливо укутанной в мягкие и теплые, домашней вязки тряпки, скелет какого-то средней величины млекопитающего. А у стремящегося в Чегдомын краснолицего мужичка в стеганке и подвернутых болотных сапогах — тяжелый ящичек с красным трилистником на желтом круге и бодрящей надписью: «Осторожно, радиоактивность!». Соседи ежатся и потихоньку отодвигаются, а мужичок многословно и не очень убежденно их успокаивает.
Верхний зал — тысяча двести модерных кресел на необъятной бетонно-мозаичной плите, отделение связи, два буфета и комната матери и ребенка — всегда переполнен. Когда сумерки за стеклянной стеной сгущаются, зал как бы сжимается, становится ниже и уже, уютнее и еще теснее, чем днем. И от этого слышнее становится жужжание этого зала — негромкий, но очень высокого напряжения гул.
В непогоду население зала быстро растет. А уж если вылеты откладываются одновременно на нескольких направлениях, становится заметно, что у невезучих есть своя иерархия. Одни спят, сидя в креслах или лежа на широких низких подоконниках. Эти еще — из невезучих, разумеется, — везучие. Подлинно невезучие клюют носом, скорчившись на ледяных, чреватых радикулитом и жестких лестничных ступенях, или дремлют стоя, опершись локтем на барьер закрытой на ночь почты. Самые же невезучие ходят, ходят и ходят, с черной завистью разглядывая спящих в креслах и с белой — тех, кто все же улетает. Особую категорию составляют презирающие условности авиабедуины. Они, подстелив газеты, растягиваются прямо на полу, соорудив подушку из портфеля и штиблет, обернутых другой газетой.
В полшестого уборщицы включают свои машины, по виду похожие на черепах, а на слух — на пилорамы. Спящие просыпаются.
