Открыл ему Ломтев. Бородатый, уже погрузневший, в пуловере домашней вязки (узор знакомый: точно такой же Лариса начинала вязать Саломатину. Может быть, тот самый — довязала Вадьке), ко всему с трубкой в зубах! Не Вадька — Вадим Семенович. Он долго молча глядел на незваного гостя, стоя в дверях, потом хмуро сказал:
— Не буду врать, что рад, но раз уж пришел — проходи.
И посторонился, пропуская в комнаты. Владимир разулся, прошел в. комнату, поставил на стол бутылку «Бакы», рядом положил два лимона, уселся и увидел, что сунул ноги в непарные тапки: черный и клетчатый. «А, все равно! — подумал он. — Ломтев стал солидным дядей, я обул непарные тапочки, все верно, все абсурд».
Ломтев повернул бутылку нашлепочкой к себе:
— О, бакинский разлив! Где брал? Или по блату?
— Да не то чтобы да и не то чтобы нет. Заочник привез, в сельпо брал.
— В каком сельпо?
— В Рогозовке.
— Не на реке. Вне досягаемости. Жаль, жаль. Лариса у тещи сегодня, варенья, соленья готовят, так что ждать ее долго тебе придется.
— А ты… (Нет, с этим солидным дядей он раньше знаком не был. Он с другим Ломтевым. А с этим на «ты» не получится, фальшиво будет.)… А вы почему думаете, что я только к ней?
Ломтев переход на «вы» понял по-своему:
— Обиделся, что без пяти минут профессор, а я «тыкаю»? Это не по старой памяти, это новая привычка. На оперативках все всегда на «ты», легче выговаривается — ну и дома по инерции. А что насчет Ларисы, — во-первых, мы с тобой, хотя я у тебя частенько списывал, не так крепко дружили, чтобы ты ради меня пришел. А во-вторых, она мне все рассказала, что между вами было. Так что я в курсе.
И, набычившись, посмотрел на Саломатина. Так посмотрел, что Владимиру мучительно захотелось иметь за спиной глухую стену и в руке что-нибудь тяжелое. Он бы с удовольствием распрощался и ушел, но это было бы позорное, трусливое бегство, и он остался. И спросил скрипучим, не своим голосом:
— Что же она вам рассказала?
— Я же сказал: все. От первой встречи и до последней ночи.
— Любопытно.
— Да что тут любопытного? Если бы и поженились вы, недолго бы прожили.
— Почему недолго?
— Пацан ты, вот почему. И пацаном останешься. И ты сюда не ходи, и коньяк свой забери. Пить с тобой я не буду. Аудиенция окончена, выход — прямо и налево.
Пока он запихивал в карман ставшую вдруг толстой, не лезущую туда бутылку и зашнуровывал туфли, Ломтев неподвижно сидел в кресле, спиной к двери.
Владимир шел по Зейской и думал, что Лариса предала его, рассказав мужу все — все то, что было его и ее и ничье больше. А Ломтев — хам и хамом останется.
