В устах Мефодия его религия была прекрасна. Это была действительно религия любви. Она проникала в озлобленное обидами сердце старого еврея, как целебный бальзам. Начни Давиду кто-нибудь раньше говорить об учении Иисуса Христа, он только презрительно посмеялся бы, потому что никто из тех, которые жили рядом с ним и называли себя христианами, не жили по учению Христа.
Они бранились, дрались, совершали убийства и воровали, ходили по судам и не прощали друг друга. Они ходили в храмы и не исполняли того, о чем им там проповедовали.
В деревне было два храма: католический и евангельский, и христиане презирали вероисповедание и учение другого, однако при всём этом считали себя верующими в Того, Кто проповедовал им любовь и милосердие. Старый Давид рассердился бы, если бы кто-нибудь из них пришёл к нему и стал ему излагать учение Иисуса Христа: он сравнил бы их вероисповедание с их жизнью. Но этот милый, пришлый молодой парень жил именно так, как требовала его вера: он любил Христа и исполнял Его учение. Давид знал это доподлинно. А если это делал один, то разве другие не могли бы поступать так же?
Почему же между этим одним и остальными такая разница?
Старик много думал над этим. Никто не мог ему ответить на этот вопрос.
— Добрый вечер! — раздалось недалеко от него.
Он поднял глаза: перед ним стоял парень, о котором он только что думал и которого он не надеялся скоро увидеть у себя.
— Я думал, что мне не скоро удастся навестить вас, сосед.
— И я полагал, что ты теперь долго не придёшь.
По морщинистому лицу старика пробежал светлый луч, и он любезно подвинулся на скамье.
— Садись! Я хочу знать, о чём ты договорился с Петрачём.
Мефодий сел и подробно обо всём рассказал.
— Кто знает, кто знает, — в раздумье кивал старый еврей головой, — изменится ли дело?
— Я надеюсь на лучшее. Я молился, чтобы дело увенчалось успехом, и верю, что молитва будет услышана.
Так поговорили они с минуту, и старик сам стал строить планы, каким образом Петрач лучше мог бы приняться за дело. В старом еврее заговорил делец.
— Сосед, — сказал тогда удивлённо Мефодий, — если вы знали, что в этом месте пойдёт торговля, почему же вы тогда сами не начали её? Что за охота вам была возиться с тряпьём?
Парень взял руки старика и дружески поглядел ему в лицо, которое вдруг затуманилось глубокою скорбью.
— Ты говоришь, почему я не завёл торговлю? А я тебя спрошу, к чему и как мне было это делать? Для чего и для кого было хлопотать? Я одинок, как дерево в пустыне. Немножко работы, дела, чтобы прокормиться, и довольно. Без занятия в моём одиночестве и при моём горе я бы умер.
