Лёша по полгода мотался по стране (году в девяносто седьмом, например, я встретил его на Арбате), и Ванька, кажется, никогда не покидавший границ Хакасии, любил слушать его рассказы о Новосибирске, Москве, Питере, листать привезённые Лёшей книги. По словам Лёши, все города были переполнены надёжными флэтами, везде жили интересные, деятельные люди, происходили один за другим концерты, выставки, сейшены…
— Да-а, — вздыхал Мышь, в очередной раз наполняя пластиковые стаканчики. — А у нас тут… — И зло шипел: — Бля-адь.
— Здесь кислая жизнь, — соглашался Лёша, — и что-то всё кислее, кислее. Сейчас отдышусь — и на зиму в Крым. Там вписки есть, пипл с Питера туда потянется.
— Дава-ай…
В подъезде у Лёши было удобное, обжитое место для такого рода времяпрепровождений — над последним, девятым, этажом, прикрытый шахтой лифта, находился закуток. Там стояли ящики из-под колы, были припрятаны стаканчики, вдоль стен выстроились шеренгой пустые бутылки, а стены разукрашены названиями всевозможных рок-групп, автографами торчавших здесь людей, всякими афоризмами, пацификами, знаками анархии, портретами прекрасных девушек и страшных панков с ирокезами… Мы сидели в этом закутке, курили, пили по глотку дешёвую водку, и почему-то никуда не хотелось идти, что-то делать, кого-то искать. Я чувствовал страшную усталость, Мышь, кажется, ещё большую… В один из тех сентябрьских дней он сказал, сказал почти шёпотом, будто сообщал тайну:
— Надо чем-то заняться. Серьёзным… Желание знаешь какое!.. А в башке — пусто.
Он искал толчок. Помню, увлёкся возобновлением выставок «Боевого рисунка», но получил отказ от нескольких организаций в поддержке; как-то в институте ему задали сделать серию рисунков — сценки из жизни, и он отнёсся к заданию очень серьёзно: показывал мне прекрасные, с ювелирной скрупулёзностью выполненные работы, на каждую из которых ушёл наверняка не один день. Зная Ванькину неусидчивость, тягу к походам по городу, я был поражён… Далёкий в общем-то от музыки (как исполнитель), он деятельно участвовал в подготовке рок-фестиваля, но фестиваль отменили…
С каждой встречей я видел, как он блёкнет. Он и пил уже равнодушно — просто заливал в рот стопку водки и ждал, когда компания созреет для новой стопки, или наполнял стакан доверху и уходил куда-нибудь в угол, пил в одиночестве, слушал песни Чижа… Мы посмеивались над этим его музыкальным пристрастием — у нас всегда были при себе кассеты с «Гражданской Обороной», «Секс пистолз», «Инструкцией по выживанию», Янкой Дягилевой, а тут беспомощная, почти детская лирика: «На кухне мышка уронила банку. Спит моя малышка…»
