, — коренные истоки этой проблемы высшего осмысления и приятия того факта, что среди массы нерусских народностей православной и христоносной России живет несколько миллионов душ потомков того самого народа древности, среди которого в своем земном существовании жил и учил Христос, но который в основной своей массе не принял и осудил Его учение и доныне продолжает со страстью и яростью отрицать правду христианства.
В расистских теориях европейского антисемитизма сказывается не только дух западного космополитического шовинизма и католической нетерпимости; возводя основное онтологическое содержание еврейско-христианской розни к обособленности генеалогических линий чисто плотского происхождения (вопреки тому поразительному факту, что мифологии и космогонии всех т. н. культурных народов Старого Света донесли известие о единстве происхождения человеческого рода независимо даже от цвета кожи) — западная мысль в этой глубоко-материалистической доктрине совершает нечто худшее, чем простое сияние семян ненависти. Со свойственным человеку «фаустовского» культурного типа (Шпенглер) стремлением к безграничному распространению области своих личных проявлений и определений во времени и пространстве европейский расизм пытается эту воздвигаемую им преграду ненависти и последнего отъединения изъять из сферы действия закона преходящей относительности, кратковременности и бесплодия, — закона рокового для всякого дела ненависти — и проецировать ее во временную беспредельность прошлого и будущего как непреходящую черту крови, возводимую к чисто материальному закону взаимонепроницаемой индивидуации всякой плоти. Для русской же православной религиозной мысли впервые со времен существования еврейской проблемы в ее близком к современности трагическом заострении характерна как раз попытка подхода к трагедии еврейского религиозного сознания, впервые именно ею учуянной и восхищенной, не извне, не с другого берега религиозно-эсхатологической пропасти, навеки и безнадежно отделяющей, но изнутри, из глубин истинно вселенского религиозного мирочувствования, для которого всякая наличествующая бездна и раскол является не поводом для западно-мещанского самодовольного спокойствия о обретенной истине, не миссионерской сетью для уловления случайно ослабевших, не предметом католических ожиданий обращения «схизматиков» к исповеданию своей мнимой непогрешимости, — но скрытой заданностью некоего действенного религиозного подвига в духе всепобеждающей любви.
