сидя против маленького Авраама за шатким деревянным столом на холодной кухне их деревенского дома, она, прежде чем передать внуку миску с супом, всегда дула на него. Это было до того, как пришла беда. Старческое дыхание шевелило парок, поднимающийся из миски, он обдавал лицо Авраама, — в этом простом действии была какая-то тихая магия. Казалось, что
бубе вдыхает в ребенка жизнь. Теперь на суп дул он, сам ставший стариком, и, наблюдая, как пар придает его дыханию форму, Авраам гадал, сколько же таких выдохов осталось у него в жизни.
Он достал ложку — в одном из ящиков стола было полно причудливой, разнородной столовой утвари — и сжал ее кривыми пальцами левой руки. Подув теперь уже на ложку — крохотное озерцо бульона в ней пошло рябью, — Авраам отправил суп в рот. Вкус он почувствовал лишь на короткое мгновенье — вкусовые сосочки языка вымирали, как старые солдаты, став жертвами многих десятилетий курения трубки, одного из профессорских грехов.
Он нашел тонкий пульт от старенького «Сони» (белый корпус, кухонная модель), и тринадцатидюймовый экран ожил, добавив комнате света. Сетракян встал из-за стола и направился в кладовку, опираясь о стопки книг, превративших коридор в узкую тропку, застеленную истертым ковром. Книги лежали повсюду, их кипы высились у стен, и ни с одной Авраам не мог расстаться, хотя многие давно прочитал. Он достал из жестянки последнюю из припасенных им буханок хорошего ржаного хлеба. Принес ее, завернутую в бумагу, на кухню, тяжело уселся на мягкий стул, развернул и принялся отщипывать маленькие кусочки. Отправляя их по очереди в рот, Авраам заедал каждый ложкой вкусного супа, получая от пиршества необыкновенное наслаждение.
Не сразу, но происходящее на экране все же привлекло его внимание: где-то на летном поле стоял большой пассажирский лайнер; в свете прожекторов он выглядел как безделушка из слоновой кости на фоне черного бархата в витрине ювелирного салона. Сетракян надел очки в темной роговой оправе, которые висели у него на груди, и прищурился, чтобы прочитать бегущую строку внизу экрана. Чрезвычайная ситуация. Причем совсем недалеко — на противоположном берегу реки, в аэропорту Кеннеди.
Старый профессор смотрел, слушал и снова смотрел, не в силах отвести глаза от самолета. Одна минута превратилась в две, затем в три, комната вокруг перестала существовать. Сетракян словно бы впал в ступор. Но нет, это был не ступор — профессор просто окаменел от ужаса, слушая новости. Ложка с супом замерла в руке, забывшей про тремор.
