Конечно, в части, куда попал молодой призывник, быстро разобрались, что закон нарушен. И, не желая вешать на себя статью (а такое запросто могло произойти!), командир учебного отряда тут же отдал приказ: готовить документы на увольнение парня с действительной срочной службы. От греха подальше! Однако, бюрократическая возня с документами растянулась примерно на три-четыре недели, и Сашка Гарин вернулся в родное село только через полтора месяца после того, как Хайрулин отомстил трактористу.
К тому моменту мать Александра Гарина стала совсем плоха — сильно перенервничала из-за единственного сына. За ней некому было присматривать, да и энтузиазм врачей сильно поугас, как только иссяк поток денег, что сын давал на лечение.
Дело закончилось больницей, двумя операциями подряд и долгами, за которые надо было срочно рассчитываться. Вот так Сашка и завербовался на Север — рабочим на буровую установку…
Дима, выслушав под стук колес всю эту историю, постеснялся рассказывать в ответ свою собственную. Лишь теперь он начал понимать, что ему здорово повезло; что у него, оказывается, было очень много, невероятно много… Да только он не умел этого ценить.
Второй сосед Дмитрия по каюте казался здесь еще более чужим, чем Клоков и Гарин, вместе взятые. С первого взгляда Дима приклеил к нему ярлык: «сумасшедший». Или священник? Не на своем месте…
Невысокий человечек с русыми волосами. Полный, словно его накачали изнутри велосипедным насосом. С округлым лицом и маленькими глазками, скрытыми под нависшими кустистыми бровями. Диме он совсем не понравился. Но, чуть поразмыслив над ситуацией, рыжеволосый паренек признал, что лучше уж путешествовать в одной каюте с тихим помешанным, чем, например, с верзилой, которого Салидзе назвал «Лишнев». Видимо, того отморозка звали Константин Лишнев. «Лишний, — подумал Дима. — Лишнев тут лишний».
Игра слов понравилась Клокову, и он усмехнулся. А потом с горечью подумал, что здесь некому оценить его остроумие. Даже те люди, с которыми Дима мог более-менее сносно общаться, были представителями совершенно другого круга. Александр Гарин — с восьмилетней школой за плечами и мыслями о том, как поскорее вернуть долг за лечение больной матери. И полоумный священник, лет сорока, который уже несколько часов подряд молился, глядя в темное, будто нарочно замазанное копотью стекло иллюминатора.
— А ведь оно не случайно затонировано, — вслух произнес Дима, продолжая развивать мысль.
