— Великолепное платье сшила тебе тетя Катя, — сказал Евгений Осипович. Он вытер лицо и с нарочитой тщательностью протер глаза: как бы затем, чтобы еще лучше рассмотреть платье на Маше. — Мне очень нравится. Я сначала тебя не узнал, подумал: кто эта девочка такая нарядная?.. Может, подумал, для Маши будет подружка?..
— Оно как раз по мне, не жмет нигде, а старое мне жало под мышками, — сказала Маша, очень довольная его словами, и он впервые заметил, как мягко она произносит шипящие — похоже на Люсю.
— И когда это тетя Катя научилась девочкам платья шить такие замечательные? — продолжал он изумленным тоном, чтобы продлить приятный Маше разговор.
— Когда она была маленькая, она обшивала своих кукол, — серьезно отвечала Маша, до конца веря, что ему интересно и важно узнать, как появилось на свет ее красивое платье. — А теперь она попробовала сшить на меня. Дядя Женя, тетя Катя сказала, что фашисты, как придут, убьют нас всех. — Она произнесла «фашисты» с очень мягким «ша» и чуть старательнее, чем другие слова. — Да?.. Они что же, всех подряд убивают, фашисты? — Маша спросила об этом без страха, и видно было, что она с удовольствием повторяет недавно еще неизвестное слово, безотчетно щеголяя и этой «обновой».
— Может быть, они сюда вовсе и не придут, — отвечал Евгений Осипович. — А может быть, мы от них спрячемся и они нас не найдут!..
Он проговорил это успокоительным тоном, но Маша и не боялась; едва дослушав его, она побежала, легонько подпрыгивая, в другой конец двора, и вышло вдруг, что это не ей, а себе самому сказал он, как ребенку, утешительные, ненастоящие слова… И он поежился от них и поморщился.
А Маша уже снова бежала к нему. Она приближалась, почему-то отворачивая лицо, а потом остановилась и, глядя вбок и в землю, сказала тихо:
— Она говорит, я сирота… Я слышала. — Гнедин бросил взгляд в сторону, откуда прибежала Маша, и увидел Прасковью Фоминичну, сидящую с Бабинцом на низкой садовой скамеечке. — Значит, мамы нет? — спросила Маша.
Голос ее от слова к слову становился все тише, точно иссякал.
— Как — нет? Есть мама, — ответил он медленно и твердо. Потом наклонился к Машиному уху и, кивнув в сторону Прасковьи Фоминичны, энергично проговорил: — Не надо этого повторять, но она глупая женщина! Понимаешь?..
— И бабушка ведь есть же? — спросила Маша чуть окрепшим голосом, но с неуверенностью и мольбой.
Гнедин резко, утвердительно качнул головой и добавил то, чего не собирался говорить, чего никак не ожидал от себя еще минуту назад.
