«Так ступай и разделайся с ним… лорд Астерий!»
Нет, он даже в мыслях не должен произносить это имя.
* * *
В комнате было жарко и душно, но Джерри больше не мог противиться желанию выпить кофе. Он взял кофейник и подошел к ведру, и никто не скребся и не мяукал за окном, но, когда он возвращался к плите, послышался тихий смешок, почти неслышный для других.
Он кинул в топку еще полено и поставил кофейник на плиту.
Тут Карло выпрямился. Потом Мейзи. Потом и он услышал это, пока вдалеке. Теперь уже все косились на окно, услышав это.
— Что это? — беспокойно спросила Мейзи.
— Скажите мне, что вам кажется! — потребовал он; волосы у него на голове зашевелились от напряжения.
— Полицейские сирены! — бросил Карло, прищурившись.
— Нет… это толпа! — возразил Гиллис, беспокойно ерзая на месте.
— Помните, это обман, — сказал Джерри. — Я, например, слышу гончих.
Далекий звук вернул его в детство, на ферму к деду. Они стоят у изгороди — дед придерживает его — и смотрят на окутанные туманом холмы Дорсета. И далеко у горизонта перекатывается по холмам охотничья кавалькада: люди в красных куртках, лошади, далекий звук рожка… и белая пена собачьей своры перед ними. Он и сейчас слышал этот многоголосый лай.
Черт бы их подрал, как лихо они роются у него в памяти!
Нет, это не гончие, это что-то крупнее — волкодавы или мастифы… убийцы.
Лай приближался.
— Помните! — крикнул он. — Это обман! Что бы ни случилось, молчите! — Экий у него визгливый голос…
Он схватил жезл — и тут же заметил, как глаза Мейзи последовали за ним… черт, куда он дел этот пистолет?
За кем они гонятся? Кто охотится с этими гончими из преисподней?
Теперь лай слышался совеем близко — здоровенная свора заливалась прямо за оградой, нет, должно быть, уже в свете фонаря… Соблазн выглянуть резал его острым ножом. Гончие… какой романтикой они представлялись ему в детстве, каким кошмаром — сейчас…
По грязи, по крыльцу зашлепали чьи-то ноги.
Дверь вздрогнула, словно кто-то упал на нее, и лай зазвенел еще более торжествующе — они догоняли свою добычу.
— Джерри! — Это была Хуанита. О Боже! — Пупсик, пусти меня! — никто, кроме нее, не называл его пупсиком; он даже не знал точно, что это значит.
— Пусти же меня, пупсик! — Ее голос сорвался на визг, и он заколебался, вспомнив ее мягкое, нежное тело, которое он так часто держал в руках, и острые зубы гончих…
Карло вскочил со стула, одним прыжком оказался у окна над шкафчиком, отдернул занавеску и выглянул.
