Однако же в народе ходили толки — впрочем, сомнительные и неопределенные — об участии в пропаже документа сына колдуна Моула, отца молодого плотника. Сам мистер Пинчон мог подтвердить их отчасти. Он был в то время еще ребенком, однако помнил, или ему казалось, что он помнит, как отец Мэтью Моула, в день смерти полковника, что-то чинил в той самой комнате, где он теперь разговаривал с плотником. Пинчон даже ясно припоминал, что некоторые бумаги, принадлежавшие полковнику, были разбросаны в то время по столу.
Мэтью Моул понял высказанное мистером Пинчоном подозрение. „Отец мой, — сказал он, но все с той же загадочной мрачной улыбкой на лице, — был человеком честным! Он не унес бы ни одной из этих бумаг, если бы и мог этим вернуть себе потерянные права!“ — „Я не стану с тобой спорить, — заметил воспитанный за границей мистер Пинчон с надменным спокойствием. — Но джентльмен, желая иметь дело с человеком твоего звания и образованности, должен наперед понимать, стоит ли цель средств. В настоящем случае она того стоит“.
С этими словами он стал предлагать плотнику значительные суммы денег, если тот соблаговолит дать ему какие-нибудь объяснения, которые помогут отыскать документ о восточных землях. Мэтью Моул долго, говорят, слушал равнодушно эти предложения, но наконец как-то странно засмеялся и спросил, согласится ли мистер Пинчон отдать ему за этот столь важный документ землю, принадлежавшую старому колдуну, вместе со стоявшим на ней теперь Домом с семью шпилями.
Здесь предание, которого я придерживаюсь в своем рассказе, говорит о весьма странном поведении портрета полковника Пинчона. Портрет этот, по общему мнению, был так тесно связан с судьбой дома и таким магическим образом прикреплен к стене, что если бы его сняли, то в ту же самую минуту все здание рухнуло бы и превратилось в кучу пыльных развалин. В течение всего предшествовавшего разговора между мистером Пинчоном и плотником портрет хмурился, сжимал кулаки и подавал другие подобные знаки чрезвычайного раздражения, не обращая на себя внимания ни одного из собеседников. Наконец, при дерзком предложении Мэтью Моула уступить ему Дом с семью шпилями, он якобы потерял всякое терпение и выразил явную готовность выскочить из рамы.
„Отдать дом! — воскликнул мистер Пинчон, в изумлении от такого предложения. — Если бы я это сделал, то мой дед не лежал бы спокойно в своем гробу!“ — „Да он и без того не лежит, если правду толкуют в народе, — спокойно заметил плотник. — Но это дело касается больше его внука, чем Мэтью Моула. Других условий у меня нет“.
