Обе родственницы до наступления ночи, в промежутках между появлениями покупателей, нашли время для того, чтобы сделать несколько шагов к дружескому сближению. Старая леди находила печальное и гордое удовольствие в том, чтобы водить Фиби из комнаты в комнату и рассказывать ей грустные предания о событиях, свершавшихся в стенах этого дома. Она показывала своей кузине впадины от рукоятки шпаги лейтенант-губернатора на створках двери, ведущей в комнату, где мертвый хозяин, старый полковник Пинчон, встретил своих гостей страшно нахмуренным взглядом. Этот мрачный взгляд, по замечанию Гепзибы, до сих пор вселял ужас во всякого, кто переступал порог комнаты. Затем она попросила Фиби стать на один из стульев и рассмотреть старинную карту восточных земель Пинчонов. В одной полосе земли, на которую она указала пальцем, находились серебряные рудники; эта местность значилась в заметках самого полковника Пинчона, но могла стать достоянием общества только после того, как права семейства на данные земли признает правительство. Таким образом, вся Новая Англия была заинтересована в том, чтобы это дело решилось в пользу Пинчонов. Гепзиба объявила также, что где-то под домом, или в погребе, или, может быть, в саду непременно должен находиться огромный клад, состоящий из кучи английских гиней.
— Если бы вам посчастливилось найти его, Фиби, — проговорила Гепзиба, глядя на девушку с кислой, но дружелюбной улыбкой, — тогда бы колокольчик не звенел больше в лавочке.
— Да, милая кузина, — ответила Фиби, — но пока я слышу, как он звенит!
Когда Фиби закончила с покупателем, Гепзиба начала рассказывать, очень неопределенно и издалека, о некоторой Элис Пинчон, которая была необыкновенно хороша собой и очень образованна в свое время, лет сто тому назад. С этой прелестной Элис случилась какая-то страшная, покрытая мраком тайны, беда. Она худела, бледнела и мало-помалу увяла навеки. Но до сих пор некоторые уверены, что тень ее живет в Доме с семью шпилями, и очень часто — особенно перед смертью кого-нибудь из Пинчонов — слышно, как она играет на клавикордах. Одна из ее пьес, в то самое время, когда она перебирала клавиши своими бесплотными пальцами, была положена на ноты каким-то любителем музыки. Пьеса эта до такой степени печальна, что до сих пор никто не в состоянии ее слушать, и только тем, чья душа томится собственным горем, музыка эта кажется приятной.
— Это те самые клавикорды, которые вы мне показывали? — спросила Фиби.
