Это ты, моя любимая, моя девушка-лиса. Ты. Твой маленький кулачок внутри меня не дает мне покоя.
Все новое, что он видел, ему хотелось показать и ей. Ему хотелось показать ей тот Китай, которого она не знала. Хотелось увидеть, как от восхищения широко раскрылись бы ее коричневые глаза, как сморщился бы ее нос при виде замысловатых изгибов линий крыш, при виде ликов богов, искусно вырезанных на балках и раскрашенных в яркий багрянец и золото. Все на юге Китая было более яркое, утонченное, броское, чем где бы то ни было, и ему очень хотелось смотреть на все это ее глазами.
Вдруг он выпрямился, расправил плечи и ударил пяткой в бок лошади. Его свободная черная рубаха прилипла к взмокшей спине. Чан отогнал мысли о Лидии. Заставил себя не вспоминать ее полные теплые губы. Это видение ослабляло его. И все же он так и не смог заглушить в мыслях ее смех, подобный пению реки, которая вливалась в его разум, заставляя трепетать его сердце.
Чан спешился у каменного стока для воды. Он бросил монетку одному из уличных мальчишек с торчащими ежиком волосами, чтобы тот принял поводья и присмотрел за лошадью. Сунув голову под холодную струю, Чан забросил седельную сумку на плечо и отправился дальше пешком.
На улице он заметил цирюльника. Тот с довольной улыбкой точил бритву, погладывая на заросший подбородок клиента. Тот сидел на стуле у входа в заведение. Из стоявшей рядом будки доносился голос рассказчика, который развлекал обоих сказками о короле-крысе.
Чану понравился городок. Главным ощущением была… умиротворенность. Он подумал, что мог бы остаться здесь. Его опасения, что Чжаньду представится шумным и суматошным, оказались напрасными, жизнь здесь явно шла медленно, устоявшимся чередом. Чан Аньло отправился дальше легким, расслабленным шагом, не нарушая привычного уличного шума. Он давно понял, что походка может сделать тебя либо заметным, либо невидимым.
Сегодня он был невидимым.
— Твои пальцы сделались неловкими, как у старухи, мой друг.
Городской башмачник был мужчиной средних лет. Он сидел на бамбуковом стульчике в тени рядом со своей мастерской и был занят тем, что покрывал длинную кожаную полоску затейливыми стежками. Его пальцы уже вышили на одном конце ленты змею, обвившуюся вокруг обезьяны, а на другом — льва, терпеливо дожидающегося с разинутой пастью. Башмачник зыркнул из-под своей широкой шляпы, сплетенной из листьев бамбука, и на какой-то миг в его зорких черных глазах появилось удивление. Потом они заблестели от радости, когда он рассмотрел человека, стоявшего перед ним против солнца, но почти сразу его вытянутое лицо снова посерьезнело, и он нахмурился.
