В коридоре вагона было еще холоднее, чем в купе. Закрыв за собой дверь, Лида посмотрела по сторонам и облегченно вздохнула, не обнаружив никого мучающегося бессонницей или решившего размять затекшие ноги. Только запах трубочного табака указывал на то, что кто-то выходил сюда не так давно. Коридор был коричневым. Казалось, что находишься внутри какой-то длинной коричневой трубы с одним-единственным тусклым фонарем, привешенным высоко на стене. Лиде нравилась полутьма. Она успокаивала. В полутьме ей лучше думалось.
Поезд подрагивал в такт монотонному перестуку колес. Лида прислонилась лбом к холодному стеклу, но не увидела снаружи ничего, кроме самой ночи, укрытой толстым черным одеялом. Там не было ничего, ни огней, ни городов, ни деревень. Только бесконечные замершие леса и снег.
Как они умудрились проложить здесь железную дорогу? Масштабы России, как и масштабы Китая, поражали ее. Напрасно она пыталась как-то втиснуть в голову эти размеры. Вместо этого она научилась сосредотачивать внимание на небольших вещах. В этом она преуспела и стала замечать то, что другие обычно не видят. Например, отблеск солнца на карманных часах, или торчащий из кармана уголок бумажника, или золотую трубочку губной помады, на какую- то секунду оставленную без присмотра на прилавке магазина. Лида улыбнулась. Да, в этом она была хороша.
Вдруг взгляд ее, доселе блуждавший по ночному ландшафту за окном, сфокусировался на собственном отражении в стекле. Лида скривилась. Ее шапка в самом деле была жуткой, в этой коричневой шерстяной штуковине с широким верхом она была похожа на павиана. Лида была рада, что Чана Аньло сейчас нет рядом и он не видит ее такой. Она вздохнула и услышала, как ее страхи хрустят в ее дыхании подобно крошкам печенья. Ей было семнадцать. Ему — девятнадцать, почти двадцать. Может ли человек ждать вечно? Этого она не знала. Его она любила страстно, в этом она была уверена, и все же… От собственных мыслей на щеках у нее проступил румянец. Как долго мужчина может обходиться без женщины? Месяц? Год? Десять лет?
В том, что, если понадобится, она может ждать его всю жизнь, Лида не сомневалась. Не это ли делал ее отец? Год за годом ждал в трудовом лагере ее мать.
Вдруг Лида сдернула шапку и встряхнула головой так, что огненные волны волос взлетели в воздух и опали на плечи, обрамляя лицо. От этого в ней появилось что-то дикое, и у Лидии сделалось легче на душе. Кто-то однажды назвал ее львицей. Лида согнула пальцы и провела ногтями по окну, оставив тонкие следы на туманном пятне, которым осело на стекла ее дыхание.
