Проблема была в том, что учился я не так уж хорошо. Ведь жизнь тринадцатилетнего полна соблазнов, как праздничная ночь, в которую жгут костры. К тому времени я уже пять лет жил с теткой, заставлявшей меня полоть огород, нарезать торф, ухаживать за овцами, сгребать сено. Ее не интересовали мои школьные успехи. А в моем возрасте было не так-то просто заставить себя корпеть над скучным учебником истории или математическими уравнениями.
Как раз тогда отец Артэра пришел к тетке и предложил учить меня. Та назвала его сумасшедшим: она не может себе позволить платить за частные уроки. Он же сказал, что ей и не придется этого делать: ведь он уже учит Артэра, и я не стану для него обузой. Кроме этого, он добавил (я знаю это, потому что тетка позже пересказала мне все слово в слово с немалой долей скептицизма), что верит в мои способности, пока еще просто не реализованные. И что он уверен: если направить меня по верному пути, я смогу не только сдать экзамены и поступить в «Николсон», но и, возможно, даже в университет.
Вот так я и оказался в тот вечер в доме Артэра, за партой в маленькой задней комнате, которую его отец любил называть своим кабинетом. Одна из ее стен была полностью закрыта полками, прогибавшимися под весом книг. Сотен книг. Мне, помнится, было любопытно, как вообще может один человек прочитать столько книг за свою жизнь. Рабочий стол мистера Макиннеса был из красного дерева, со столешницей, покрытой зеленой тисненой кожей. Стол вместе с таким же стулом стоял у стены, напротив книжных полок. Еще в комнате было большое уютное кресло для чтения и кофейный столик со стоящей на нем лампой, а из окна открывался вид на море. Мы с Артэром обычно учились за складным карточным столиком, который мистер Макиннес ставил посреди комнаты. Мы сидели на жестких стульях, спиной к окну, чтобы не отвлекаться на то, что происходит снаружи. Иногда мы занимались вместе, обычно математикой, но чаще всего раздельно, ведь мальчишки обычно подначивают друг друга и не могут сосредоточиться.
Сейчас я уже не помню, чему именно учился долгими зимними вечерами и ранними весенними утрами, помню только, что мне это не нравилось. Забавно, что в памяти всплывают разные мелочи. Например, шоколадно-коричневый цвет войлока, который покрывал карточный столик, и тусклое, но четкое кофейное пятно на нем, похожее очертаниями на Кипр. Или старый коричневый водяной подтек в углу на потолке, напоминавший мне летящую олушу, и трещину в штукатурке, которая пересекла подтек, карниз, а затем скрывалась за рельефными кремовыми обоями. А еще помню трещину в оконном стекле, которую видел, украдкой бросая взгляды на тот, уличный, мир. И запах табачного дыма, который всегда витал вокруг отца Артэра хоть и не помню, чтобы он когда-нибудь курил.
