Среди еретиков было много людей образованных, ценивших слово как орудие разума. Некоторые из них заходили в своей борьбе далеко вперед, у них начинали звучать материалистические нотки. Так, один из еретиков — Зосима — в XV веке отрицал воскресение мертвых, загробную жизнь, заявляя энергично и откровенно: «Ничего того несть; умерл кто, ин то умерл, по та места и был».
Тот факт, что апокрифы стали орудием в руках еретиков, а официальная церковь подняла на них гонение, показывает, что многие апокрифы отражали представления, а порой и смутные мечты угнетенной феодалами массы, в противоположность официальной религиозной литературе, поставленной на службу господствовавшему классу.
Церковники составили специальные списки запрещенных книг, требовали изъятия их из монастырей и церквей. Однако это мало помогало. Большинство попов и монахов просто не могли отличить апокриф от «правильной» книги. При тогдашней дороговизне книг сомнительно, чтобы их вообще с большой охотой уничтожали, особенно если апокриф оказывался переплетенным в толстый сборник вместе с другими произведениями. Иногда апокрифы приписывались какому-нибудь церковному авторитету, и тогда ими пользовались даже видные церковные писатели, не подозревая, что цитируют запрещенный апокриф, а вовсе не какого-нибудь Иоанна Златоуста.
Знакомый нам апокриф об адамовом рукописании цитировался нередко в XV–XVI веках. На него ссылался, например, в подтверждение своих взглядов известный русский писатель XVI века Иван Пересветов.
Наконец, вместе с церковными книгами и апокрифами на Русь проникли из Греции книги совсем светского характера.
Взять для примера одну из самых древних среди дошедших до нас русских рукописных книг — Святославов «Изборник». Он был переведен с греческого на болгарский, а затем, в 1073 году, переписан дьяком Иоанном для черниговского князя Святослава Ярославича. Сборник давал современному читателю исторические, географические и другие сведения об окружающем его мире, являясь своеобразной энциклопедией того времени.
В древней Руси был ряд подобных сборников; иногда они прямо так и назывались — «Изборники», а иногда носили заглавие: «Пчела», «Золотая Цепь», «Измарагд» (что значило изумруд). Между прочим, составитель Святославова «Изборника» говорит о своем труде: «Я же, как пчела трудолюбивая, с всякого цвета писанного собрал в один сот». Этот образ, очевидно, и обусловил заглавие подобных сборников «Пчела».
