— Вы что, хотите сказать, что он полный придурок?
Голос отца был слышен даже в коридоре. Когда я вернулся, папа стоял посреди класса. Лицо его побагровело, а попытки остановить разогнавшийся автобус привели к тому, что он изо всех сил затянул узел, отчего голова его явно шла кругом.
— Вовсе нет, — пропищала завучиха и примирительно улыбнулась.
— Возможно, причина в том, что он слишком подвижный мальчик, — вставил психолог, проникновенно глядя отцу в глаза.
Асп тем временем был занят извлечением изо рта жвачки. Он положил ее подле себя на сиденье. Она стала похожа на мышиные мозги. Отец продолжал размахивать кулаками.
— Ладно, — орал он, — пусть он не гений. Может, ему не по душе вся эта зубрежка. У меня с уроками тоже не ладилось. Пусть так. Но он не идиот!
И он со всех сил хрястнул по скамейке. Его кулак, словно топор мясника, со всего размаху обрушился прямо на жвачку.
— Успокойтесь вы, бога ради! — простонал Асп и покосился на то место, где прежде лежала жвачка.
— Пошли, — сказал я и потянул папу за пиджак. — Нам пора.
— Минутку, — пробормотал отец.
Он пытался отлепить от руки жвачку. С его поднятой ладони свешивались тонюсенькие ниточки. Видок у него был классный. Отец был на целую голову выше Аспа и всех прочих. Ноздри его раздувались, но в остальном он казался вполне спокоен. Лишь тряс правой рукой, перепачканной в жвачке. Психолог попытался было успокоить его.
— Иногда полезно дать выход своим чувствам, — заявил он и похлопал отца по плечу.
— Верно, — кивнул тот.
— Это все равно что вскрыть нарыв, — добавил психолог и еще раз похлопал его по плечу.
— Ага, — согласился отец.
Наконец-то он собрал все нити от жвачки в комок и зажал в кулак. Асп тоже поднялся. Папа не шевелился. Он не сводил глаз с Асповой челки.
— Потом чувствуешь облегчение, — продолжал психолог.
— Точно.
Прежде чем психолог успел вскинуть руку для еще одного правого свинга в отцовское плечо, тот ринулся на Аспа и залепил ему жвачкой в волосы.
Потом папа взял меня за руку и решительной походкой победителя направился к выходу. В дверях он обернулся и сказал:
— Мне очень жаль.
В машине папа почти не разговаривал. Просто гнал, стиснув зубы, сквозь снег и тьму. Огни уличных фонарей проносились мимо, словно звезды. Уж и не знаю, сколько мы так ехали. Я-то был готов мчаться хоть всю жизнь. Отец положил правую руку мне на плечо и снимал ее, лишь когда переключал скорость.
Он все гнал и гнал, пока к нам не вернулось ощущение покоя.
