Сначала мы молчали. Просто стояли и смотрели друг на друга.
— Поторапливайся, — проговорил отец с наигранным равнодушием, как будто посылал меня в магазин за молоком, мукой или чем-нибудь еще.
— Ага, — поддакнул я, тоже стараясь показать, что мне все нипочем.
— Увидимся.
— Ясное дело.
Больше нам нечего было сказать. Я поплелся к двери. У порога стояла сумка со всякой мелочевкой, которую мне надо было забрать. На самом ее дне скрывался Блэки Лоулес. Я засунул его в одну из старых маминых обувных коробок, предварительно проделав в ней множество маленьких дырочек, чтобы зверек не задохнулся. А еще положил туда немного еды, чтобы он сидел тихо. В дверях я обернулся.
— Послушай, — сказал я.
— Что? — встрепенулся отец.
— Хочу тебя попросить об одной вещи.
— О чем?
— Отдай мне свою старую губную гармошку.
— Бери, конечно.
Папа пошел в спальню и вернулся с гармошкой. Он сунул ее мне в руку и потерся колючим подбородком о мой колючий затылок.
— Я тебя люблю, — прошептал он.
— Знаю, — пробормотал я.
Вот мы и оставили наш старый мир. Он растаял во тьме.
В зеркало заднего вида я следил за тем, как наша хибара мерцает в ночи, словно гаснущая звезда. Я изо всех сил закусил губу, до крови. Водитель такси ворчал, что вот-де есть же психи, которые выкидывают из окон телевизоры, и что мама правильно делает, что уезжает из такого дома. Но она ничего не отвечала. Мы с ней молчали, а такси мчало нас сквозь черное мировое пространство, где мерцали забытые адвентские звезды, к той незнакомой планете, где нам отныне суждено было жить. Я не мог отделаться от ощущения, что отец смотрит мне вслед.
Жаль, что я так и не сумел объяснить ему, почему не остался с ним. Я и сам толком этого не понимал. Просто не мог видеть, каким он стал. Отец всегда был большим и сильным, казалось, ничто не может его одолеть. А теперь он совсем сдал. Не хотел бы я, чтобы меня когда-нибудь так же облапошили.
В этом все дело.
Но как это объяснишь? В речах мы с ним никогда не были сильны. Нам достаточно было промычать что-то или пробурчать — мы понимали друг друга без слов, словно два белых медведя.
Слова только вносили путаницу.
Пусть бы их вовсе не было!
Вдруг на меня накатила страшная усталость. Я притулился к маминой искусственной шубе и зарылся лицом в мягкий мех. Мне хотелось, чтобы на шубе остались следы крови, сочившейся из прокушенной губы. Где-то там внутри под шубой рос младенец, который не был сыном моего отца, но который станет мне сводным братом или сестрой.
