На порыжевшем ковре аэродромного поля выстроились У-2 — легкие деревянно-полотняные машины с невысокими козырьками открытых кабин. На нескольких самолетах работали движки, свистели прозрачные круги пропеллеров. Сладковато щекотал ноздри запах бензина.
В строю курсанты — Маркирьев, Мякишев, Петров, Хлынов, Кжесяк, Шабунин и я. Наш инструктор, Михаил Александрович Мишин, добрейшей души человек, невысокого роста, но плотно сбитый, как всегда, скупым точным языком рассказывал о предстоящем полете.
И вот я привязываюсь ремнями, присоединяю к надутому воздухом «уху» переговорный шланг. Слышу инструктора превосходно. Выруливаем на взлетную полосу. Стартер дает отмашку белым флагом. Легкий разбег — и пошли. Земля сразу под косым углом побежала назад. Самолет начал взбираться но незримой лестнице в звенящую синь. Все строения на аэродроме стали похожими на детали из детского конструкторского набора. А земля начала показывать все новые и новые мозаические картинки. Проплыли березовые рощи, отражающиеся вниз головой в озерках, похожих на выплеснутые плавки серебра. Под крылом — пятнистые, уходящие вдаль пологие лесистые холмы, перечеркнутые полевыми дорогами.
На развороте инструктор энергично опустил руку вниз: смотри, мол. Там лежало озеро Разлив, дальше, в стороне, в белесом мареве тонул легендарный Кронштадт.
— Запомни, — в шланге густой октавой пророкотал голос Михаила Александровича, — наш третий разворот — над шалашом Ленина.
Машина чуть снизилась. Теперь я отчетливо видел гранитный памятник. Все эмоции окрасила какая-то строгость, ответственность, возвышенность.
Тридцать пять полетов сделал я с инструктором, один контрольный — с начальником аэроклуба, и вот — разрешение на самостоятельный полет.
— Ну, а теперь полетишь с «дядей Ваней», — легко подтолкнул меня Мишин к самолету. — Максимум внимания, минимум волнения. Делай все так же, как со мной.
А ребята уже тащили «дядю Ваню» — мешок с песком в полцентнера весом, чтобы уложить на сидение инструктора.
В кабине я одни. Запустил мотор, дал газок, «прожег» от замасливания свечи, дал газ полностью и, все еще придерживая ручку управления, пошел на взлет, постепенно отдавая ручку от себя и поддерживая ее.
Лечу! В душе все поет и играет под свист ветра в расчалках плоскостей. Вот оно — чувство власти над машиной!
Я, выросший в бурьянах, бегавший до первых морозов босиком, познавший азбуку по единственному в классе букварю, священнодействую в кабине перед приборами, лампочками, стрелками, запросто справляюсь с железной птицей. Фантазия! Стоит только шевельнуть ручкой — и самолет отклоняется куда хочу.
