Когда я вышел оттуда, меня проводили в зал, где варили шербет. Все было из сандалового дерева, украшенного резьбой, посередине также находился бассейн и вдоль стен стояли скамьи, и было там множество продуктов для шербета — и фрукты, и сахар, и кислое, и сладкое — и утварь для изготовления, вся фарфоровая. Было там много народу, но каждый сидел на своем месте, соблюдая порядок. Кто шербет готовил, кто сладости варил, кто — варенья, кто — засахаренные фрукты. Такого не придумаешь, чего бы там не делали, но все так было устроено, что, сколько бы ни готовилось, сколько бы ни входило и ни выходило, ни одного [грязного] пятнышка, даже величиной с ячменное зерно, не было там видно, казалось, что все это только что возвели и устроили.
Вышел я оттуда, и проводили меня в винохранилище. Снаружи находилось помещение для виноделов. Посередине была высокая стальная дверь, украшенная золотой чеканкой. Отворили ту дверь и завели меня внутрь. Вошел я и огляделся — ни длины глазом не охватишь, ни ширины. Колонны были из агата и своды — из бирюзы. Стены вокруг были из желтого камня, который по красоте превосходил янтарь и был похож на яхонт. Вдоль стены стояла скамья, покрытая златотканой парчой. Ниши у скамьи были заполнены винодельческим инструментом. Посередине этого марани журчал источник — такой холодный, что едва он выливался из трубы, как тут же замерзал.
Водоем этот был заполнен льдом, его окружала скамья, на которой могло уместиться двадцать человек, и на ней стояли драгоценные чаши, кувшины и всякая пиршественная утварь для царского стола. Вокруг бассейна стояли большие фарфоровые квеври с вином для царя, настоянным на мускусе и амбре. По всей длине марани рядами тянулись квеври, и между рядами протекала вода. Повсюду были квеври с вином, и каждый омывался водой. Крышки [на кувшинах] были из чистого хрусталя и так плотно пригнаны, что если не нальешь воды нарочно, то ни росинки в кувшины не попадет.
Над ними возвышался балдахин, перила его были из красного сандала, украшенного золотом, бирюзой и разноцветными стеклами. Язык человеческий воистину не в силах передать порядка и красоты этого хранилища. Мне там очень понравилось, и сказал я в душе: «Когда увидит это Джимшед, наверное, пожалеет, что обещал мне все это отдать!» Мне и так приглянулась дочь деламского царя, а когда я увидел порядок и красоту, и вовсе желание во мне разгорелось.
Вышел я оттуда и попал в людскую, где жили слуги. Все было тщательно убрано, а там, где жил старший, было лучше всего и убранство было наряднее. Повели меня в комнату, и была она так велика, что, если в одном конце поставить мать, а в другом — ребенка, они бы не узнали друг друга. И от пола до потолка так полон был тот дом, что не было видно, роскошен он или беден. Снизу доверху были уложены разноцветные ковры: в одной стоике — белые, а в другой — красные, в третьей — зеленые. Словом, столько рядов, сколько есть на свете цветов. Лежали подстилки, покрывала, дорогие накидки.
