Восемь дней в неделю | страница 22
Внезапно звенит звонок. Все переглядываются. Неужели пришла?
Только этого еще не хватало!
Аня выходит в переднюю, открывает дверь.
На площадке стоит немного сконфуженный, виноватый, ненавистный Володя Климов.
Неожиданно Ани краснеет.
— Ну, чего стоишь, раздевайся, — шепчет она и вихрем уносится в комнату.
Там уже не танцуют. Боятся. Ждут Аниной мамы.
— Ну, долго вы будете стоять? — кричит Аня.
Сейчас Аня чувствует себя легко и свободно. Ей вдруг стало весело. Она никого и ничего не боится. Она хватает за руку Кузнецова и вытаскивает его на середину комнаты.
Но что происходит с Олегом? Он не идет, упирается, вроде бы в шутку, вроде бы ему самому не хочется. Он открывает рот, чтобы отбрить эту сумасшедшую Мельникову, но изо рта не вылетает ни звука. Кузнецов явно смущен. Это бывает раз в тысячу лет.
А Аня словно ничего не замечает, — а она все замечает! — заливается смехом, и от этого Олег становится неуклюжим, как Саня.
Аня танцует, поглядывай на дверь, откуда появится сейчас Климов. У нее прекрасное настроение. Снова все хорошо, все нормально.
Аня танцует. Ей весело.
Она не знает еще, что случится через несколько дней.
Анна Ивановна сидела за кухонным столом. Рядом стояла на длинной ножке лампа-торшер. Работать при свете этой лампы было не слишком удобно: чуть изменишь позу — и то голова, то плечо попадают в полосу света, отбрасывают на стол нелепые тени. Но с этим приходилось мириться, потому что в одной комнате за двумя столами по вечерам занимались сын и его жена, а в другой пока вообще ничего не было, кроме их двух кроватей.
Анне Ивановне даже нравилось сидеть вечерами в кухне: никто не мешал ей, а главное — она никому не мешала.
Шел второй час ночи. Сын и его жена только что улеглись, поставив будильник на половину восьмого. В квартире теперь было так тихо, что тиканье будильника доносилось из комнаты сына даже сквозь прикрытые двери.
На столе перед Анной Ивановной снова лежало зловредное письмо.
Чем больше думала Анна Ивановна о письме, тем ясней становилось ей, что не улавливает она во всей этой истории чего-то главного.
Письмо написано не в ее классе — это ясно хотя бы потому, что нет закорючки в букве «д». Пусть так. Выходит, написано оно в другом классе. Но почему же в другом?
Аня и Володя учились не и другом, и в ее классе.
Первая шуточка, созревшая в остроумной голове Кузнецова, тоже была пущена в ее классе.
Рисунок на доске — там же.
И вдруг после всего этого кто-то чужой, посторонний, из соседнего класса, садится и пишет такое письмо. Он ничего толком не знал, не видел, не смеялся, не приходил в восторг от кузнецовского остроумия… Но именно он решил продолжить эту историю, зная, что не получит от этого ни выгоды, ни удовольствия. Зачем? В чем тут причина?
