. Не случайно анонимный автор «Истории египетских монахов», вместе с другими паломниками посетивший многих выдающихся подвижников, отзывается о нем так: «Мы видели и
Евагрйя, мужа ученого и красноречивого, который стяжал дар распознавания помыслов [των λογυσμών… διάιρισιν], опытным путем приобретя этот дар. Он часто приезжал в Александрию и заставлял умолкнуть эллинских философов»
[245]. Один из первых «теоретиков умной молитвы» и систематизаторов духовного опыта египетского иночества IV в., Евагрий, подобно своему учителю преп. Макарию Египетскому, оказал мощное воздействие на все последующее развитие православной аскетики, и не случайно многие из его творений вошли в состав «Доброто–любия» — сокровищницы святоотеческого аскетического богословия
[246]. Причем, значительная часть этих творений сохранилась и под именем преп. Нила Синайского, которому ошибочно приписали многие сочинения Евагрия
[247]. Во всяком случае, и личность, и жизнь, и творения Евагрия всегда вызывали искреннее уважение и почитание, как его современников, так и позднейших поколений православных. Поэтому странным и удивительным парадоксом и камнем преткновения для всякого, православного ученого представляется тот факт, что имя Евагрия, вместе с именем Оригена и Дидима Слепца, было предано соборной анафеме
[248]. Безусловно, самым простым и удовлетворительным объяснением данного парадокса было бы наличие «двух Евагриев»: одного —еретика, а другого — православного церковного писателя.
Однако цока исторические источники, имеющиеся в нашем распоряжении, не дают ни малейшей «зацепки» для подобного простого объяснения. Других удовлетворительных решений в научной православной литературе также не представлено[249].
Как нам кажется, первым шагом к обретению подобного решения является выяснение подлинного смысла понятия «анафемы», которое иногда неточно отождествляется с «проклятием». Следует отметить, что в истории древней Церкви оно обладало богатым и разнообразным спектром оттенков [250]. В VI в. оно, претерпев значительную эволюцию, в конкретном и интересующем нас смысле предполагало, что «ана–фематствование V Вселенским собором людей давно умерших относилось не столько к самим лицам, давшим повод к возбуждению прискорбного суда о них, — сколько к идеям, связанных действительно или мнимо с именами этих лиц; т. е. более к тому, что, например, называли оригенизмом, чем к самому Оригену, к учению Феодора Мопсуестийского или к идеям, приписываемым ему, чем лично к самому Феодору. По крайней мере, в отношении к одному из осужденных после смерти, Оригену, существует именно такое мнение, возникающее в виду того,, что сам Ориген во всех своих мнениях желал быть изыскателем, а не реформатором христианской догматики: думают, что будет не совсем невероятным комментарием анафематизм V Вселенского Собора, если сказать, что подвергнута анафеме скорее система Оригена, чем его личность, тем более, что уже в эпоху осуждения Оригена для осуждающих было бы чрезвычайно трудно выделить, что именно принадлежит лично Оригену, что оригенистам»
