Наша быстрая контратака — и противник отбит. Теперь он притаился у себя на передовой, ожидая нашего наступления.
Я занялся пленными. Один танкист, один пехотинец. Танкист, потерявший дар речи, пехотинец, наоборот, болтливый. Он клянется и божится, что лишь неделю, как прибыл из тыла. А прежде стоял в оккупированной Франции.
— А как во Франции?
— Хорошо. Сытно, спокойно, не то что у вас.
— А как в Германии?
— В Германии… — он озирается по сторонам, как бы кто не подслушал.
— Не бойтесь, агентов гестапо у нас нет.
— В Германии плохо, все устали. Да и не дают жить бомбежки.
Он выглядит обывателем, которому действительно надоела война.
То, что он говорит, возмущает. Значит, и сейчас гитлеровцы свои войска перебросили из Франции. Вот тебе и второй фронт! Вот тебе и боевое содружество! Вспыхивает острая ненависть против «союзников». Что ждут они, чтобы мы… Вспоминается одна из бесед с Гуртьевым: «Просчитаются, черти, ей-богу, просчитаются. Уверены: мы обезножим, а выйдет наоборот, ей-ей, наоборот. Окрепнем от войны, кончим ее в Берлине и придем туда прежде, чем бизнесмены».
«Окончим войну в Берлине» — как успокоительно звучат эти слова даже в сталинградском пекле.
С танкистом труднее. Он долго мямлит невразумительное. К тому же танкист саксонец, и его язык понять нелегко. Меня же интересует, чем окончился наш артиллерийский налет на Красные казармы, много ли машин выведено из строя.
— Ладно, — решаю, — договоримся на КП.
«Братья» Сахно ведут пленных вниз, к штольне. Танкист не на шутку испугался. Верно, думает: помолчишь, помолчишь — и расстреляют.
— Господин капитан, господин капитан, — слышу я его истошный крик, — я буду говорить.
Я не отвечаю. Пусть себе трусит. У входа в штольню спрашиваю:
— Ну как, будешь говорить?
— Буду, господин капитан.
Допрос оживляется. Узнаю: дивизия потеряла четверть своих машин.
— А настроение солдат?
В ответ полное досады подергивание плечами:
— Какое там настроение. Обещали легкий поход, увеселительную прогулку, а тут, пожалуйста. Сталинград — город смерти.
Верю, жалоба искренняя. Обманули, подло обманули бандита. Посулили безопасный грабеж, а вместо мешка добычи — решетка.
Докладываю Гуртьеву. Тот весело кивает головой и звонит Чуйкову. Судя по ответам, вижу: командарм тоже доволен.
— Спасибо, — говорит комдив.
Невольно пожимаю плечами:
— За что? Идея-то чамовская.
— За то, что сумели заставить говорить пленных. Для нас очень важно знать, что думает враг. Не только сам Гитлер, а его подданные. Знать, наступил ли тот роковой перелом, который решает судьбу войны.
