— Так, так, — констатирует он, — наши подозрения верны, — и удовлетворенно улыбнулся.
Гуртьев своеобразный комдив. Он много берет на себя. Он любит многое делать сам, но в штабную работу полковник не вмешивается.
В блиндаже начальника штаба мы обсудили план, как уточнить данные разведки, как разгадать замысел врага.
…Настала ночь. Какая по счету, не помню. Сутки слились друг с другом. Они терялись, сдваивались, полные утомления и тревог.
Я работал. Вопрос, который меня тревожил, дергал нервы, не находилось ответа. А разведчик не имеет права попадать в тупик. Между тем как объяснить загадку? Против нас уже который день находится некий таинственный запасный батальон. Он вступил в бой с первых же дней. Мой предшественник подробно о нем докладывал. Озадачивало одно: почему запасный батальон будто бессмертный? Меняются полки, дивизии, а ему хоть бы что.
Но как ответить на вопрос, раз нет пленных! Их становится брать все труднее и труднее. И вот пытаюсь поговорить с мертвыми. Читатель, наверное, подумает: игра в метафизику. Спятил, окончательно спятил капитан в норе гуртьевской штольни!
Нет, не спятил, но мертвых я заговорить заставил. В остальном помогли бойцы. Начальник разведотдела армии подсказал мне верное решение вопроса, сам бы я ни за что не додумался. Сибиряки нашей дивизии умные, понимающие ребята. Они охотятся за врагами по-таежному и, когда не удается захватить живьем фашистского зверя, отбирают у убитых документы. Их письма и солдатские книжки несут ко мне. Они тоже могут объяснить многое. Письма убитых рассказывают не только о настроениях солдат противника, не только о их личных делах, но и дают сведения тактического характера. Прочитываю одно письмо за другим и стараюсь ориентироваться в обстановке.
Вот наследство ефрейтора Ганса Коха. Кох — статный, красивый мужчина с умным продолговатым лицом, таков он на семейном фотоснимке, найденном в бумажнике. Он нижний чин таинственного запасного батальона. Но дело не во внешности, а в его письмах. В них много личного, интимного, много даже законной тоски по жене, детям, родному дому. Затем — типичная для солдат 6-й армии воинственная истерия, обещание штурмовать… Сибирь. Но это в первом письме, во втором, тоже неотправленном, уже другая песня, в нем жалобы на трудности жизни, вздохи и сетования в ужасно безводной степи. Степи, где негде напиться, не из чего развести костер.
Ого! У нас в Сталинграде как будто подобной пустыней не пахнет. Быстро переворачиваю страницу, чтобы узнать, когда датировано письмо, — совсем недавно. Убитый гитлеровец его написал лишь три дня назад.
